Злодейское убийство. 1870 год
Святой праздник Благовещения в 1870 году приходился на пятницу Страстной недели. Никита Иванович Чернов, как истинно православный человек, свято соблюдая обычай русской старины, решил взять на себя обет и вместо птицы выпустить на свободу человека. С этой благородной целью он отправился в Литовский замок, двухэтажное мрачное здание из серого кирпича, потемневшего от петербургской погоды, что стояло на пересечении реки Мойки и Крюкова канала. После перестройки из казарм начало использоваться в качестве городской тюрьмы. Там Никита Иванович узнал об арестантах, которым хотел помочь по доброте душевной. Со старым человеком беседы вели учтиво, но недоумевали: зачем достойному человеку такие хлопоты? Ведь если человек посажен в камеру, то по закону, который хоть и суров, но справедлив. Но пришедший был настолько настойчив, что дошел до самого начальника тюрьмы, потревожив его в праздничный день, и, уладив все надлежащие формальности, взял на поруки отставного писаря Богрова, обвиненного в мелкой краже и сидящего лишь за неимением поручителя на сумму в пятьдесят рублей.
Богров был низкого роста тщедушный человек с бегающими глазами, которые начинали слезиться от дневного света. Худощавое лицо землянистого цвета выдавало болезненное состояние, да к тому же бывший арестант покашливал сухим кашлем, закрывая рот грязною рукою.
– Трогай, – распорядился купец извозчику, и постучал по спине, – на Большой Петербургской стороны.
Рядом с ним сидел притихший бывший арестант, нахлобучив шапку чуть ли не на глаза. Никита Иванович был доволен, что христианская душа обрела свободу в столь великий праздник и, проезжая у каждой церкви, он размашисто с удовольствием крестился.
Богров сидел тихо, словно мышь на амвоне, только тряслись плечи при кашле и бросал осторожные взгляды на поручителя. Мыслей не было, только урчало вечно голодное брюхо от постоянного недоедания.
Доехали быстро. Богров мигом оценил дом купца, глаза хоть болезненные, но загорелись огоньками. Может можно будет поживиться или кусочек отщипнуть от богатства Чернова. Странный старик, пронеслось в голове…
– Проходи, – указал Никита Иванович на резную дубовую дверь, – хоть и не царские хоромы, да свой угол. Разносолов не обещаю, но голодным не оставлю.
В столовой стояла добротно слаженная, кажется на века, мебель, посредине возвышался стол с толстой столешницей, на котором приютился начищенный до зеркального блеска самовар. Разносился запах горящих дров.
– Настя, – крикнул старик, – Настя. Где ж тебя, окаянную, носит. Вечно не дозваться.
– Да иду я, иду, – раздался из глубины дома ленивый женский голос, словно делал одолжение.
– Моя кухарка, – произнёс с улыбкой Никита Иванович, – хоть баба справная и готовит, дай Бог каждому, но с ленцой.
Из дверей вышла женщина лет тридцати, низкая, но по—бабьи привлекательная, здоровый румянец играл на круглом лице и без того чистые руки вытирала о фартук.
– Тут я, – выдавила она, словно ее никто не заметил.
– Накрой нам стол, – цыкнул на нее хозяин. Но сразу сменил тон на более ласковый, – человек настрадался, надо его приютить.
Женщина пристально посмотрела на Богрова, который съежился от ее холодного взгляда.
– Пошли, мил человек, скинешь свое арестантское, – сказал Чернов, – оденешься по—людски в Страстную Пятницу, – и добавил, – чай не сладко в остроге.
Через четверть часа мужчины сидели за столом. Богров с зачесанными назад волосами красовался в новой тёмно—синего цвета ситцевой рубашке и большом не по росту пиджаке. Перед ними дымились чашки с ароматным чаем, на скатерти стояли тарелки со свежим пахнущим пекарней хлебом, мясо с прожилками сала, порезанное крупными ломтями, кулебяки и сахар, порубленный мелкими кусками.
От обилия на столе у Богрова так заурчало, что, наверное, и хозяин услышал.
Настя при каждом приходе с подозрением смотрела на приведенного в дом, тревожно было на душе и от вида, и от взгляда бывшего арестанта.
– Прости, мил человек, но зелья в доме не держу, – старик негромко стукнул по столу и погрозил пальцем, – от него вся пагуба в жизни, через нее проклятую беды происходят. – Из глаз выступили слезы, но Никита Иванович смахнул их платочком и, словно не было мокроты, продолжил. – Как тебя угораздило в арестанты попасть?
Богров сперва перекрестился, а потом произнёс:
– Бес попутал, – снова перекрестился, – когда брюхо сводит, память отшибает.
– Что так?
– Я сам из Псковской губернии, подучился малость, на службу поступил, – Богров заметил, что старик жалостлив, поэтому на ходу начал сочинять, – матушка у меня больная, никого, кроме меня, не осталось. Сюда переезжать, сил нет. Так я деньги ей отсылал, а сам впроголодь, лишь бы ей не болеть. Так вот бес попутал и взял я казенные деньги, – он потупил взор.
– Я сам в детстве натерпелся, – перекрестился старик на образ в углу. – Ты грамотен?
– Я же писарем служил.
– Да, да, память моя старческая, – покачал головою, – возьму я тебя к себе, положу денег на житье, стол мой. Настёна хорошие щи готовит, что язык впору проглотить. Решено, после праздников к работе приступишь.
