Это эссе — о взгляде назад: назад, на путь, приведший к триумфальной послевоенной конвергенции искусства и фотографии, начавшейся в 1960-е, но с точки зрения нынешнего момента на закате двадцатого столетия, когда подобный «триумф» необходимо взять в скобки того обстоятельства, что фотографию сегодня можно рассматривать лишь в преломлении неоспоримого факта ее исчезновения 1 . Оно также о взгляде назад на теоретическое осмысление этой эстетической конвергенции со стороны всех тех постструктуралистских авторов, которые сами рассматривали исторический диапазон ее оперативности, оглядываясь на то, как Вальтер Беньямин сформулировал ее последствия в работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». Должно обратить на себя внимание, далее,
____________________
* От переводчика: medium (ед. ч. от media) передается в данной статье графически выделенным словом средство.
106
что несмотря на тот факт, что текст Беньямина был истолкован с полным учетом его предвосхищающей и позитивной обращенности в будущее, излюбленной позицией самого Беньямина была именно оглядка назад, то ли в подражание сюрреалистической приверженности вышедшим из моды реликтам
недавней истории, то ли по образу клеевского Angelus Novus, который приветствует исторический прогресс лишь оглядкой на оставленные его ураганом разрушения.
Итак, сплетается несколько прядей обсуждения. Во-первых, это рождение фотографии как теоретического объекта. Во-вторых — разрушение фотографией условий эстетического медиума в ходе преображающей операции, которая коснется всехискусств вообще. В-третьих, это соотношение между забвением и спасительными возможностями, вплетенными в вышедшее из моды как таковое.
В 1960-е фотография, являя важный пример то ли мифологий Ролана Барта, то ли симулякров Жана Бодрийяра, оставила позади свою идентичность в качестве исторического либо эстетического объекта, чтобы сделаться объектом теоретическим. Совершенный образчик множественности-без-оригинала, фотография — в силу своего структурного статуса копии — метила расположение многочисленных онтологических завалов. Пролиферация копии не только обеспечивала цитациюоригинала, но и расщепляла мнимое единство «самого» оригинала на серию цитат, и только. А того, кто прежде был известен как автор, сменил оператор этих кавычек, перекрещенный в пастишера и перенесенный по другую сторону книги-копии, чтобы (шизофренически) влиться в ряды ее читателей.
В особенности Барт проявил дальнейший интерес к структурной иронии, позволяющей фотографии, этой сокрушительнице унитарного бытия, исполнить семиологический кувырок, посредством которого в монолитной глади своей физической поверхности фотография, казалось, взывала к великому гаранту единства — девственной природе во всей ее мнимой цельности и
107
непрерывности, — чтобы замести следы собственных фотографических цитационных действий. Причастность фотографии структуре следа, указателя и шаблона сделала ее, таким образом, теоретическим объектом для исследования переизобретения природы как «мифа», а культурного производства его как маски, под которой можно было упрятать действия истории и политики >>2.
В версии Бодрийяра эта маска сделалась моделью окончательного исчезновения, через которое объектные условия материального мира будут вытеснены симулятивной сетью своих репродукций: шквал образов, снятых с поверхности вещей, чтобы как самостоятельные сущности вступить в товарное обращение. Если в прежней версии товарной культуры динамичная меновая стоимость безжалостно вытесняет интегрированную потребительскую стоимость, то в своей последней манифестации, стало быть, та и другая уступают перед фантасмагорией Зрелища, где товар стал исключительно образом, учреждая тем самым неограниченное правление знакового обмена>3.
Однако появление фотографии в роли теоретического объекта уже состоялось под пером Беньямина в годы, разделяющие его «Малую историю фотографии» (1931) и его более известный текст от 1936 г.>>4
108
В 1931 г. Беньямин все еще интересуется историей фотографии, то есть фотографией как средством со своими собственными традициями и своей особой судьбой. Он полагает, что гений средства проявляется в передаче человеческого субъекта, вплетенного в сеть его социальных отношений. На фотопортретах, сделанных в первое десятилетие существования средства, запечатлевалась аура как человеческой природы, обустраивающейся в своей особенности — вследствие длительности выдержки, — так и социальный нексус, переданный в терминах интимности составляющих его отношений — в силу любительского статуса этих ранних фотографов (Хилл, Камерон, Хьюго), делавших портреты для узкого круга друзей. Даже на ранних стадиях отоваривания фотографии, после распространения коммерциализованной carte de visite, прославление заложенных в фотографии технических возможностей предполагало, что объектив не обманет уверенности поднимающегося класса буржуазии в технологическойдоблести нового средства.
Упадок, которому суждено было вскоре охватить это
