Рассказ
1
Анечке Беловой срочно понадобилось уйти.
Убежать.
Исчезнуть.
Раствориться.
— Я отойду на несколько минут. Ах, я совсем забыла!
Ее никто не спрашивал, но она говорила со стыдом и отчаяньем:
— На несколько минут…
Неуверенность нарастала лавиной, ожесточив обычно подвижное ее лицо судорожным спокойствием.
Все рисуют акварельными и масляными красками. А она хаты, лес, стога, небо — черным пером. И тучу, и солнце, и луну — черным. Черным. Черным.
Черным по белому.
Нельзя так рисовать.
— Я отойду на несколько минут, — говорила она, но каждый встречный, казалось, знал, что она ни на что не годная девчонка, возомнившая себя художницей.
Это была самая настоящая паника.
Так и не отдала ничего Анечка на конкурс в художественное училище. Во дворе порвала все в клочья.
Вихрем бежала по городу Перми на вокзал.
Ее подхватили и несли такие горькие рыдания, что невозможно было остановиться и передохнуть.
Анечка не помнила, как вернулась домой.
Долго и потерянно стояла на крыльце.
Равнодушно молчала деревенская улица.
И слезы обожгли глаза, едва заслышались материнские шаги.
Анечка торопливо прошла в горницу, оставив на терраске туфли. Мать протерла их фланелевой тряпочкой, положила в полиэтиленовый пакет, убрала в шкаф. Принесла молоко, хлеб. Села рядом и ни о чем не спросила, задумалась.
Анечка не смела на нее взглянуть, заговорить.
Мать погладила ее по голове, словно в утешенье. Вздохнула и ушла к себе в комнату.
Анечка так и замерла, всхлипнула, сдерживая слезы, быстро разделась и легла. Где-то в ночи загудела машина. И она вспомнила, как мчалась в попутке по шоссе и цветными метеоритами мимо свистели встречные, как метался свет по рябым от дождя лужам, пока фары не превратились в огненные глаза чудовища, и она побежала от них по коридору художественного училища, все натыкаясь на тупики, не могла найти выход и спастись.
Тогда и прыгнула в окно. Ветер сделал из ее кофточки крылья. И она летела в ярых лучах солнца под ливневым и грибным дождем до самого Левшино, где удалось ей сесть на попутку.
Анечка сразу забоялась и пожалела, что села именно в эту машину. Шофер мрачно молчал, не спрашивал ни о чем, даже куда ей ехать не спросил. Она готова была выпрыгнуть на ходу, так велик был ее ужас, но чувствовала, что какая-то тайна должна была вот-вот открыться.
Анечка сквозь силу улыбнулась, обмирая от мучительной тревоги.
— Я твой отец, — сказал тихо и неожиданно шофер. И Анечка в испуге глянула на него.
— Я твой отец!
В этот раз она почти успела рассмотреть печальные и тоскующие его глаза прежде, чем распахнуть дверцу и исчезнуть во тьме, цепенея от собственного крика.
Она нескончаемо долго падала в бездну, бессмысленно крича и ломая руки. Но лицо ее во сне не отразило переживаний. Оно было спокойно, только брови круто сошлись, обозначив вполне ясную черту душевной муки.
2
Проснувшись, Анечка тотчас вспомнила, что ее жалеют и поэтому ни о чем не спрашивают. И она стала собираться в дорогу.
Мать неслышно вошла и увидела раскрытый чемодан на полу. Кипу разорванных и смятых рисунков. И Анечка всю тяжесть своего горя узнала в материнском сострадании, когда встретились их глаза.
В тот день Анечка никуда не уехала.
Ночью много раз она просыпалась и слышала, как мать говорила во сне. Наверное, она давно так привыкла говорить, и никто за ней этого не замечал.
Анечка вздрогнула, услышав: «Может, проведаешь отца? Он совсем теперь лысый и маленький на фотографии. Нельзя такое представить — совсем похож на совенка».
Фиолетовой слюдой мерцали окна в доме, когда мать и дочь сели завтракать и поговорить напоследок.
Надо было запомнить друг друга в этот рассветный час. Быть может, навсегда запомнить свое чувство возрастающей любви и тоски, что накопилось, пока они жили вместе, а теперь так пронзительно в них заговорило. И оно давало возможность понимать без слов думы каждого, ни в чем не упрекать, только слышать друг друга, чтобы уметь потом себе объяснить жизнь другого в одиночестве.
Прощание для них стало ожиданием разлуки.
Мать и дочь встали из-за стола одновременно. И протянули навстречу руки. И обнялись.
Большое тело матери снова ощутило дочь хрупкой и беззащитной, напомнив ей себя, когда она, такая тоненькая, родила ее и легонечко обнимала лежавшую рядом. И гудела, переполненная жизненной силой, грудь.
Снова мать на миг почувствовала такую силу.
Поцелуй дочери отнял ее.
И она опять сделалась старой и уставшей женщиной, которую покидали, а она все еще не успела к этому приготовиться.
Тогда мать вспомнила про деньги, что собиралась дать дочери, когда ей будет нужна еще минута, чтобы дочь не ушла, побыла эту минуту с ней, если не в силах продлить эту минуту ее любовь и страдание.
— Может, отца наведаешь, простишь и поживете вместе? Теперь к нам просится. Посмотришь, какой у тебя отец? — сказала она и перекрестила дочь. Проводила до калитки и дальше не пошла. Прикрыла ладонью глаза и смотрела ей вслед, что-то говорила не совсем ясное и далекое, как прошлой ночью во сне.
Но Анечка торопилась и не разобрала слов.
3
На аэровокзале Анечка вспомнила московский адрес, и, ни секунды не раздумывая, взяла билет на Москву. Там, в Обыденском переулке, жил ее отец, похожий на совенка. Ее отец, которого она не знает и не видела никогда.