На конгресс снов, или Секс нараспашку
Бигамия — это когда один муж лишний. Моногамия — то же самое.
Аноним (женщина)
Там были 117 психоаналитиков, летевших до Вены рейсом «Пан-Америкэн», и по крайней мере у шести из них я лечилась. Я вышла замуж за седьмого. Бог знает, по какой причине: то ли из-за робости, то ли из-за моей пресловутой неспособности к анализу, которая обнаружилась сейчас, или еще из-за чего-нибудь, но я была больше испугана полетом, чем в те времена, когда, около тринадцати лет назад, начала свои рискованные умствования.
Мой муж профессиональным движением взял мою руку в момент взлета.
— О Господи, холодна как лед — сказал он. Он, должно быть, выучил наизусть все симптомы, после стольких полетов, когда так же сжимал мою руку. Пальцы на руках и ногах леденеют, желудок подпрыгивает до грудной клетки, кончик носа становится таким же холодным, как и пальцы, соски твердеют и упираются в лифчик (или, в данном случае, в платье — поскольку последнее время я не ношу лифчиков), и в грохочущий миг взлета, вой моего сердца и моторов слились в один звук, словно бы пытались доказать, что законы аэродинамики не простая условность, хотя в глубине души я знала, что так оно и есть. Я никогда не обращаю внимания на дьявольски успокаивающую ИНФОРМАЦИЮ ДЛЯ ПАССАЖИРОВ; давно пришла к убеждению, что только моя и еще моей матери, которая всегда, казалось, думала, что ее дети погибнут в авиакатастрофе, сосредоточенность на полете держит эту птицу в воздухе. Я поздравляю себя с каждым удачным взлетом, но не слишком пылко, потому что это тоже часть моей личной веры: именно в ту минуту, когда вы доверитесь самолету и расслабитесь, он немедленно разобьется. Постоянная бдительность — вот мой девиз. В настроении осторожность должна преобладать над оптимизмом. Но в данный момент мое настроение лучше называть осторожным пессимизмом. О'кей, сказала я себе, мы, кажется, благополучно взмыли в воздух, но опасность еще не миновала. Это, в сущности, наиболее тревожная часть полета. Пролетая над Ямайка-Бэй, самолет накренился и начал разворачиваться, зажглась надпись «Не курить». Именно здесь мы можем спикировать вниз, распадаясь на тысячи горящих кусочков. Я, предвидя конец, изо всех сил помогала пилоту (по имени Донели, с приятным успокаивающим голосом и выговором уроженца Среднего Запада) вести эту двухсотпятидесятиместную сволочную штуковину. Слава Богу, у него короткая стрижка ежиком и среднеамериканский акцент. Хотя я сама из Нью-Йорка, я бы никогда не смогла доверять пилоту с нью-йоркским выговором.
Как только погасла надпись «Пристегнуть ремни» и люди начали двигаться по салону, я нервно огляделась, чтобы посмотреть, кто со мной летит. Здесь была большегрудая женщина-психоаналитик по имени Роза Швам-Липкин, с которой я недавно консультировалась о том, стоит ли мне сменить моего врача (которого здесь, к счастью, не было), еще был доктор Томас Фроммер — суровый тевтонский знаток Anorexia Nervosa, приходившийся первым аналитиком моему мужу. Там был добродушный, пухлый доктор Артур Фит-младший, который был третьим, и последним, аналитиком моей подруги Пии. Там был неизбежный маленький доктор Раймонд Шрифт, который подзывал блондинку-стюардессу (по имени Нэнси) с таким видом, будто ловил такси. Я познакомилась с Доном Шид Шрифтом в том памятном году, когда мне было четырнадцать лет и я едва не уморила себя голодом, подсмотрев, что происходит на родительской кушетке, в гостиной. Он уверял меня, что лошадь, которая мне снится, — это мой отец, и сны будут повторяться, пока я «не стать женщин». Там был улыбающийся, лысый доктор Харви Шмакер, с которым я познакомилась на консультации, когда мой первый муж решил, что он Иисус Христос, и собрался прогуляться по воде на озере в Централ-Парке. Там был щеголеватый, с руками, как у портного, тщеславный доктор Эрнест Кломпер, якобы блестящий теоретик, чья последняя книга была посвящена Джону Ноксу. Там был чернобородый доктор Стэнтон Раппорт-Розен, что недавно приобрел известность в аналитических кругах, переместившись в Дэнвер и основав там некую «Колорадскую лыжную группу». Там был доктор Арнольд Аронсон, который прикидывался, что хочет поиграть в шахматы на магнитной доске со своей новой женой, много лет до этого бывшей его пациенткой, певицей Джуди Роуз. Они оба посматривали по сторонам, тайком перехватывая взгляды, устремленные на них, и как-то раз наши глаза встретились. Джуди Роуз стала известной в пятидесятые, записав серию веселеньких песенок о беззаботной жизни в Нью-Йорке; глухим немузыкальным голосом она пела саги о европейской девушке, поступившей в новую школу и читающей скучную Библию, обсуждала в постели Мартина Бубера и влюбилась в своего психоаналитика. В конце концов она стала именно тем, что так долго изображала.
Вместе с психоаналитиками и их женами, численно превосходившими обычных пассажиров, летели несколько их жалких отпрысков, которые сопровождали родителей в поездке. Сыновья, большей частью с мрачными юношескими лицами, с волосами до плеч, смотрели на своих ученых родителей по-подростковому цинично и явно презрительно. Я вспоминала себя подростком, в поездах с родителями. Как я притворялась, что они не со мной. Я пыталась скрыться от них в Лувре! Я удирала в Уффици! В одиночестве потягивала кока-колу в парижском кафе и делала вид, что эти люди преклонного возраста за соседним столиком вовсе не мои родители — хотя кто же еще это мог быть! (Я делала вид, что принадлежу к потерянному поколению и с родителями у меня нет ничего общего.) И теперь я вернулась в свое собственное прошлое, или в ужасный сон о собственном прошлом, или в фильм ужасов «Аналитик» или «Сын аналитика». Груженный аналитиками самолет — вот метафора всей моей юности. Потерпеть крушение прямо в воздухе над Атлантикой со 117 психоаналитиками на борту, многие из которых слышали мою длинную и грустную историю и ни один не сможет вспомнить ее теперь! Отличное начало для кошмара, которым грозит обернуться это путешествие.
