Страх полета - [4]

И как быть с другими желаниями, задушенными замужеством? Желанием выйти на открытую дорогу, найти место, где ты могла бы пожить в одиночестве, своим собственным умом, в какой-нибудь хижине, где не сходишь с ума. Короче, такое место, где ты принадлежишь самой себе после стольких лет, когда была чьей-то половиной (вроде двух лошадиных ног в водевиле).

После пяти лет брака у меня возникли такие желания: желание мужчины и желание одиночества. Желание секса и желание жизни затворницы. Я знаю, что это были противоречивые желания, — и это становилось невыносимо. Я знаю, что мои желания чужды американским понятиям, — и от этого становилось совсем невыносимо. Всех в Америке охватила эта ересь, за исключением другой половины человеческого рода. Одиночество противоречит американским понятиям. Оно прощается только мужчинам — в особенности очаровательным холостякам из тех, что «снимают старлеток» в небольших промежутках между свадьбами. Но женщина остается одна всегда не по своей воле, ее бросают. И она идет этим путем, как пария. Это ее проклятье. О, она может зарабатывать (почти столько же, сколько мужчина), но душевного спокойствия у нее не будет. Друзья, родные, сотрудники по работе никогда не позволят забыть, что ее одиночество, ее бездетность — короче, ее эгоизм — это позор американской жизни.

Расставим точки: женщина, хотя она знает, что ее замужние подруги несчастливы, никогда не может позволить себе одиночества. Она должна жить, как будто постоянно ждет некое великое событие — прекрасного принца, который избавит ее от всего, от чего всего? От одинокой жизни наедине с самой собой. От ощущения, что она сама по себе цельное создание, а не половина чего-то.

Моим ответом на это было не (еще не) намерение завязать какую-нибудь интрижку и не (еще не) желание выйти на открытую дорогу, а мечты о сексе нараспашку. Секс нараспашку — это гораздо больше, чем просто секс. Нараспашку, потому что, когда вы встретитесь, одежда распахивается и опадает, как лепестки роз, нижнее белье исчезает, как пушинки одуванчика, от одного дыхания. Влажные языки переплетаются во рту, и вся твоя душа стекает с кончика языка в рот возлюбленного.

Первое и основное требование секса нараспашку — не знать мужчину как следует. Я замечу, для примера, что все мои увлечения мужчиной проходили, стоило мне посочувствовать его проблемам, послушать рассказы о его жене, или экс-женах, его матери, его детях. После этого он бы еще мог мне понравиться, возможно, я даже полюбила бы его — но без страсти, страсть выражалась в том, что я хотела. Я также узнала, что самый надежный способ избавиться от влечения к кому бы то ни было — это описывать его, наблюдать за привычками, разложить по полочкам и вывести видовую принадлежность. После этого он становится насекомым на булавке, бабочкой под стеклом.

Я могла наслаждаться его обществом, иногда восхищаться им, но уже никогда не дрожала от желания, проснувшись среди ночи. Я не могла грезить о нем. У него появилось лицо.

Поэтому еще одним условием секса нараспашку является, собственно, быстрота. А еще лучше заниматься этим с совсем незнакомыми мужчинами.

Некоторое время я жила в Гейдельберге, затем переехала во Франкфурт и в течение четырех недель посещала своего психоаналитика. В поездке я проводила около часа, и это было частью моего каприза. Я знакомилась там с прекрасными мужчинами, с мужчинами, которые едва знали английский, выражались избито и банально, но я не замечала банальности в их речах, поскольку плохо знаю французский, немецкий и итальянский. И, хотя мне противно в этом признаться, красивые мужчины есть и в Германии.

Один сценарий секса нараспашку был, возможно, внушен итальянским фильмом, который я видела несколько лет назад. Через некоторое время я приукрасила его по собственном вкусу. Это обычно происходило, когда я болталась туда-сюда из Гейдельберга во Франкфурт и обратно.

Грязный вагон европейского поезда (второй класс). Очень жесткие сиденья из искусственной кожи. Раздвижная дверь в коридор. Оливковые деревья проносятся за окном. Две сицилийские крестьянки сидят на сиденье, между ними — девочка. Они, по-видимому, мать, бабушка и внучка. Обе женщины наперебой стараются засунуть девочке какую-то еду в рот. Через проход (на сиденье у окна) — хорошенькая молодая вдова, в плотной черной накидке и узком черном платье, которое подчеркивает ее чувственную фигуру. Она сильно потела: ее глаза опухли. Середина вагона пуста. Рядом с проходом устроилась огромная, толстая, усатая женщина. Ее огромные ляжки занимали почти половину сиденья. Она читала какой-то роман в мягкой обложке; фотографии и диалоги виднелись будто в клубах дыма (это из-за тени от ее волос). Мать с бабкой разговаривали, старательно запихивая ребенку что-то в рот. Затем поезд остановился на станции, называвшейся (кажется) Корлеоне. Рослый вялый солдат, небритый, но с прекрасной копной волос, рассеченным подбородком и немного дьявольскими, ленивыми глазами, входил в вагон. Нагло оглядевшись, он посмотрел на пустую половину сиденья между толстой женщиной и вдовой, и, заигрывая, многократно извинился и сел. Он был потный и взъерошенный, но, в общем-то, роскошный кусок мяса, только слегка припахший на жаре.