Даже мартовский дождик, который шел целый час, доставлял удовольствие: от него в мастерской становилось еще уютнее. Из нее были видны парижские крыши, иссиня-черные, словно дождь покрыл их лаком, а сквозь затянувшую небо серую пелену уже пробивались солнечные лучи.
Селерен – впрочем, все звали его попросту мсье Жорж – стоял перед чертежной доской и тщательно вырисовывал очертания украшения, которое уже давно хотелось создать. Это была брошь в виде цветка чертополоха, составленная из золотых проволочек разного цвета. Замысел возник у него, когда как-то раз он увидел одну картину в витрине какого-то магазина.
Потухшая сигарета, по обыкновению, приклеилась к его нижней губе, и время от времени он принимался напевать отрывки старых песенок, от которых в памяти застряли только отдельные строчки.
Жюль Даван, старший среди мастеров, склонился над верстаком с выстроенными на нем особо точными инструментами, крохотными, словно детские игрушки: зубильцами, напильничками, щипчиками, резцами для оправ, обжимками, фильерами, пилочками...
Он орудовал горелкой с таким маленьким отверстием, что пламя казалось голубоватой нитью.
Его товарищ – сорокадевятилетний Летан, отец семерых детей, и жена его ждала восьмого – разрезал на тонкие пластины брусок золота.
А Пьерро, последним поступивший сюда на работу, полировал перстень, в который предстояло вставить камень.
Застекленная дверь закрыта, значит, сейчас в магазине, во владениях мадам Кутано, клиент или клиентка.
Это не был магазин в полном смысле слова, так как помещение находилось на последнем этаже старинного особняка на улице Севинье.
Здесь были только прилавок светлого дерева да витрины вдоль стен с выставленными в них драгоценностями.
Селерен был счастливым человеком: он жил в согласии с самим собой и со всеми окружающими.
Десять лет он проработал в большой ювелирной мастерской на улице Сент-Оноре, когда один из его приятелей, продавец Брассье, получивший довольно крупное наследство, предложил ему объединиться и открыть собственное дело.
Конечно, Брассье, вложивший в предприятие более значительную сумму, получал и большую часть прибыли, но вот уже шестнадцать лет их сотрудничество продолжалось без всяких конфликтов и недоразумений.
Брассье предлагал драгоценности ювелирным магазинам и принимал заказы. На улице Севинье он появлялся лишь изредка. Мастерская всецело была во власти Селерена.
Там царили мир и согласие, и юного Пьерро довольно часто посылали за бутылкой божоле в бистро по соседству.
Старший мастер, пятидесятичетырехлетний Даван, был большим шутником, всегда готовым рассказать забавный анекдот.
Когда человек счастлив, разве он думает об этом? Селерен мог бы поклясться, что он счастлив и что нет силы, способной поколебать его благополучие. Он занимался любимым делом и никак не зависел от хозяина. Жена и дети не доставляли ему никаких хлопот.
Он был в расцвете сил и еще не нажил ни одной из тех болезней, что накапливаются с годами.
За стенкой вдруг послышались громкие голоса и стук входной двери. Но на этом дело не кончилось, и диалог между чьим-то высоким пронзительным голосом и более глухим, принадлежащим мадам Кутанс, продолжился в дверном проеме.
– Держу пари, это Папен, – пробормотал Даван.
Ее звали мадам Папен, а если точнее, то сама она представлялась так: мадам вдова Папена.
Она, одна из лучших их клиенток, была очень богата, но в то же время зануда из зануд.
Наконец входная дверь закрылась, а отворилась ведущая в магазин застекленная, и в мастерскую вошла измученная мадам Кутанс.
– Это Папен, – пояснила она, подтверждая предположение Давана.
Мадам Кутанс было под сорок, ее муж умер совсем молодым. Она была этакой пышкой, и с ее кукольного личика не сходила улыбка.
– На этот раз-камея...
Она протянула драгоценность Селерену, и тот стал ее внимательно рассматривать.
– Очень красивая вещь, должно быть, наполеоновских времен. По тонкости работы могу предположить, что она была выполнена кем-то из выдающихся мастеров того времени, и подозреваю даже, что на ней изображена Жозефина Богарне... И чего же она хочет?
– Поменять оправу.
– Но ведь оправа тоже того времени и делает вещь более ценной.
– Я и старалась втолковать ей это, но вы же ее знаете. "Я сыта по горло этим старьем... ".
Она была уже богатой еще до того, как унаследовала драгоценности старой тетушки, собиравшей их всю жизнь.
Теперь она взялась их «модернизировать». Модерн, по ее разумению, относился к самому началу столетия, к девятисотому году. По поводу каждой вещи она подолгу говорила громким, пронзительным голосом. Из-за причудливого макияжа цвет лица у нее был лиловатый, а на голове неизменно красовалась соломенная шляпка.
Ее фамилия была Папен, потому что она была замужем за Папеном, фабрикантом шарикоподшипников, но всем и каждому она сообщала, что она урожденная Элен де Моленкур и что она вдова.
На ее визитной карточке и на почтовой бумаге после фамилии Папен значилось: урожденная де Моленкур.
От своей старой тетушки она унаследовала еще и замок в департаменте Шер с таким же названием – Моленкур.
