Сложно напугать человека на войне отрубленной головой, когда они валяются повсюду: на полях сражений, в разоренных городах, на эшафотах и в могильниках. Однако голова, выкатившаяся под ноги четырем южанам-фантериям из палатки госпитального лагеря, повергла их в смятение. И они застыли на месте, несмотря на то, что были солдатами, пролившими сегодня немало эфимской крови.
Причина, по которой они замешкались, была простой – отрубленная голова принадлежала их товарищу. Причем она находилась на плечах, когда тот вошел в палатку. А теперь его голова таращилась мертвыми глазами в затянутое дымом небо и изливала в грязь остатки крови. И никто не слышал перед этим ни предсмертного крика, ни проклятий, ни шума разыгравшейся внутри драки.
До южан донеслись лишь три глухих удара. Первый ознаменовал перерубание шеи жертвы, второй – падение на пол ее головы, а третий – падение самого тела. После чего убийца фантерия, не сказав ни слова, пинком вышвырнул его голову наружу. И вовсе не из чувства брезгливости. Это было недвусмысленное предупреждение – такая же участь постигнет любого, кому еще вздумается сунуться в палатку.
Впрочем, мешкали солдаты недолго и предупреждению не вняли. Как раз наоборот, это озлобило их еще сильнее. Переглянувшись и кивнув друг другу, они дружно заорали и ринулись в атаку. И лишь один из них устремился во вход. Остальные трое, распоров мечами палатку, ввалились в нее с разных сторон, дабы окружить бросившего им вызов противника.
На сей раз без криков и брани не обошлось. Да и ударов, а также прочих шумов раздалось гораздо больше.
Палатка была грязная и пропитанная брызгами запекшейся крови. Еще вчера хирурги легиона делали здесь свою работу: зашивали раны, вытаскивали из тел стрелы, ампутировали конечности… И вот теперь к старым кровавым следам добавились свежие. Более яркие и размашистые – так, как на рисуемой художником картине добавляются новые мазки. Разве что эта картина выглядела чересчур отвратно и не радовала глаз.
Первым после недолгого отсутствия показался на глаза фантерий, который вторгся в палатку через вход. Правда, вышел он иным путем – через одну из прорезанных дыр. Точнее говоря, не вышел, а выпал с наполовину перерубленной шеей и распластался ниц, орошая грязь кровью.
Следом за ним появился его соратник. Только он не выпал, а выполз из соседней дыры, волоча за собой кишки, торчащие из распоротого брюха. Далеко он тоже не сбежал. Выползти из прорехи у южанина хватило сил, но вытащить за собой свои внутренности – уже нет. И он тоже остался лежать возле палатки, издавая протяжные стоны, которые становились все слабее и слабее.
Это был последний из фантериев, выбравшихся обратно. Двое других снаружи так и не показались. Какое-то время в палатке еще раздавались шум и вопли, но вскоре стихли и они. Последним оттуда донеслось истошное верещание, оборвавшееся так резко, словно орущему крепко зажали рот. Или, что более вероятно, срубили голову одним ударом также, как первому южанину.
Палатка стояла на отшибе – как раз затем чтобы крики угодивших на стол к хирургам раненых не досаждали другим обитателям лагеря. Где сейчас тоже лилась кровь, вспарывались животы и глотки и разлетались отрубленные конечности. С той лишь разницей, что там уже фантерии вырезали всех, кто не успел сбежать за отступающим на север, эфимским легионом «Вентум». А таковых бедолаг оказалось много. Дабы не угодить в окружение, потрепанному южанами «Вентуму» пришлось отступать в жуткой спешке. И командир легиона, генерал Маларий Брасс принял нелегкое решение – бросил не способных передвигаться раненых на милость противника. Бросил, хотя почти не сомневался: в разгар зимы, после засушливого лета промонторцы не оставят их в живых – своих бы раненых не уморить голодом, не говоря о чужих…
Так и случилось. И теперь нагрянувшая в лагерь «Вентума» пехота южан обагряла свои мечи кровью тех, кто не мог оказать ей сопротивление.
Впрочем, нашлись здесь и те, кто не собирался облегчать южанам их задачу.
Баррелий ван Бьер, он же Пивной Бочонок, один из пятерых оставшихся на свете монахов-кригарийцев, откинул полог палатки и, опираясь на костыль, выглянул наружу. Кости его сломанной в начале осени ноги срослись, и он мог уже ходить без подпорки. Но в пережитой им только что схватке заживающая нога натрудилась и разболелась с новой силой. Поэтому ван Бьеру снова пришлось взяться за костыль, так как он не мог сейчас присесть и спокойно отдохнуть.
Во второй руке кригариец держал короткий эфимский меч, с которого стекала на землю свежая кровь.
– Ну что там? Все очень плохо? – спросил я, стаскивая с пальца зарубленного Баррелием южанина золотой перстень. В приоткрытом рту мертвеца также поблескивали золотые зубы, но вырвать их у меня, тринадцатилетнего мальчишки, духу не хватило. Да и времени тоже – враг налетел на лагерь слишком внезапно. Находись мы в тот момент с другими ранеными, нас, скорее всего, ждала бы подобная участь.
