Ночью Ишмаэлю плохо спалось. Тяжелая боль под ребрами слева не давала покоя. Старик, кряхтя, переворачивался с боку на бок, шептал заученные с детства слова наисладчайшей молитвы, но боль не прекращалась.
Как манны небесной, ждал он дождя. После дождя ему всегда становилось легче. Он часто вспоминал мудрые слова о том, что сила Бога — в воде. Не потому ли и все чудеса свои он творил на воде? Когда возвращались иудеи из египетского рабства, Бог могучей дланью своей рассек Чермное море, а когда ввел их в Палестину — темные воды Иордана. «Неужели так вот придется гореть веки вечные?» — все чаще думал Ишмаэль. Мысли об этом не давали ему покоя ни днем, ни ночью, поскольку дело шло к неминуемому концу жизни. Чем старше, чем дряхлей становился Ишмаэль, чем беззащитнее он был перед жизненными невзгодами, тем больше он сомневался в милосердии Божием. Никак не мог он поверить в милосердие существа, геенной огненной карающего людей.
Никакого выхода из этого тупика не давал ему дряхлый старческий ум. Ведь если Бог всемилостив, то все равно он простит, какие бы преступления не совершил бедный грешный человек. А ежели карает, и геенна огненная действительно ждет нас впереди, то о каком милосердии можно говорить?
Одно лишь утешало старого Ишмаэля — то, что он принадлежит к богоизбранному народу. И когда в полутьме древнего храма старцы взывали к Богу картавыми голосами, выставив вверх седые остроконечные бороденки, Ишмаэль еще надеялся на что-то. Но чем старше он становился, чем отчетливее выделялся на сморщенной шее острый кадык, чем глуше билось под ломкими ребрами анемичное сердце, тем дороже казались священные свитки Торы, и мурашки бежали по спине от гортанных возгласов старенького ребе.
За последнее время Ишмаэль много размышлял о своей жизни. Особенно тяжелые мысли приходили по ночам. Старик кряхтел, переворачивался со спины на впалый живот. Думал о том, что если бы сподобил его Всевышний жить второй раз, не так построил бы он жизнь.
А сколько в этой жизни было невзгод, забот, болезней, унижений! И всегда — борьба, непрекращающаяся борьба за кусок хлеба. Сменялись римские императоры, один за другим умирали цари иудейские, но вечно оставалась эта гадкая борьба.
Ишмаэль был старшим сыном в семье, и когда отец, мелкий лавочник, приторговывающий греческими товарами, полностью разорился, Ишмаэль поднял торговлю, и семья не пошла по миру. И все бы хорошо, да не любил он ремесло лавочника, завидовал братьям, Йегуде и Шимону, поскольку Йегуда стал священником, а Шимон — лекарем. Лишь когда познакомился Ишмаэль с Леей, дочерью ребе Абрагама, началась для него другая жизнь, полная высшего смысла.
«Ну что, юноша, — сказал ему как-то Абрагам, загадочно улыбаясь, — ответишь на мой вопрос, отдам тебе в жены дочь. Не ответишь — не осерчай, а человека недалекого своим зятем видеть не желаю. Скажи, что важней — изучать Тору или делать добрые дела?»
Ай-яй-яй! Трудно было бедному Ишмаэлю, сыну разорившегося торговца, ответить на вопрос хитроумного священника. Но не дураком рожден он был на свет, и хоть премудростям и книжностям не учен, от природы ум имел светлый и прозрачный, как стекло. «Если скажу, что важней изучать Тору, то он быстро сможет убедиться в том, что я ее не знаю. А вот на счет добрых дел ничего проверить не сможет», — подумал Ишмаэль и сказал, что важнее делать добрые дела. «Нет, Ишмаэль, ты ошибся, — весомо произнес Абрагам. — Важно и то, и другое. Лучше всего и добрые дела делать, и Тору не забывать. А за то, что ты предпочел ученой премудрости добрые дела, отдам за тебя Лею».
Было это осенью, в канун великого праздника Суккот. И взял Ишмаэль в одну руку пальмовую ветвь, а в другую — золотистый плод арбаа, соединил свои руки и понял, что бессмысленно учение, плоды которого не приносят добра людям, так и наоборот, не может принести добро человек невежественный, каким бы он добрым по своей природе не был.
Старик вновь повернулся со спины на живот и услышал тихое девичье покашливание. В соседней комнате спала Рахель, четырнадцатилетняя внучка Ишмаэля. Кто знает, что может сниться в такую ночь девчонке, какие мысли у нее на уме?
Рахель хорошеет с каждым днем. Она и сейчас хороша. Длинные, иссиня- черные волосы спускаются до пояса. Широкие бедра быстро сужаются к коленям. Ишмаэль уверен, что именно такой была Ева, когда увидала змея. Уже не первый день ходит мимо дома со своим вонючим верблюдом молодой Исахар, сын Моше — жестянщика, смотрит большими жадными глазами на грушевидную фигуру внучки.
Ишмаэль редко вспоминал свою молодость. Она была так давно, что теперь даже совсем не верилось, что все это было с ним, а не с каким-то другим человеком, который жил очень много лет назад. Подчас он даже не верил, что был когда-то маленьким мальчиком, что лицо не было испещрено морщинами, что не свисала до впалой груди клочковатая седая борода. Тогда ему казалось, что жизнь — нечто огромное, нескончаемое, как аравийская пустыня. Как он был не прав!
Теперь, в старости, ему хотелось бы обрести покой. Но покоя не было. Жена давно умерла, своевольная дочь вышла замуж за богатого торговца и покинула дом. Лишь Рахель скрашивала его одиночество, да и то только зимой, когда не дует из Египта и Аравии все убивающий хамсин.
