Ишмаэль поднес лампу к лицу Рахели. Гримаса осквернила красивое лицо девочки. «Хамсин, хамсин!» — отчетливо произнесла она.
— Нет, не хамсин. Это я, Рахель.
Девчонка открыла большие глаза и вскрикнула.
— Не бойся, Рахель. Это я.
— Что, что, дедушка? — быстро и взволнованно заговорила Рахель. — Тебе плохо?
— Нет. То есть да.
— Что с тобой?!
— Пойдем, внучка, в соседнюю комнату. Там странники. Они спят.
Рахель закутала тело в скомканное покрывало и, ничего не понимая, пошла вслед за стариком. Ишмаэль приоткрыл дверь.
— Видишь? — спросил он, выставив вперед крючковатый палец.
— Там темно, дедушка.
— Да нет, возле мальчика.
— Там ничего нет, только… рука какая-то.
— Это рука его матери. Но почему свет?
— Там стоит лампа.
— Лампа у меня.
— Там другая лампа.
— Ай-яй-яй, внучка! Когда ты видела в этом доме две лампы? Ты не во дворце царя Ирода, а в доме бедного иудея. И еще: кто ставит лампу на покрывало?
— Надо скорей убрать эту лампу, дедушка! Вдруг она упадет на маленького и у него будет ожог!
Рахель бросилась к ребенку и вдруг внезапно остановилась. Грудной мальчик лежал на топчане и смотрел на нее большими голубыми глазами, а от головы его золотым кругом исходило сияние.
Девчонка ничего не могла сказать от удивления, а потом тихонько вышла из комнаты и прошептала на ухо старику:
— Я знаю, в чем дело, дедушка. В комнату случайно залетел маленький светлячок. Помнишь, в прошлом году я была на море? Там на берегу так много таких светлячков! Ночью они светятся, как маленькие звезды.
— При чем тут светлячки! Ведь они не живут в пустыне. Говоришь такую же дурь, как твоя мать. Я боюсь, что в дом занесло круглую бродячую молнию.
— Так значит это фосфор. У моей подруги есть такое украшение. Надеваешь на голову вроде как бусинки. А они светятся в темноте. Наверное, и у ребеночка такие же.
Ишмаэль не отвечал. Он напряженно думал, прислонившись спиной к стене. Совсем не заметил старик, как Рахель прошла в свою комнату, легла на кровать и тотчас же заснула спокойным, безмятежным сном ребенка.
Наконец, и сам старик пошел к себе. Он уже окончательно понял, что этой ночью ему не заснуть. В комнате стало светлее, начиналось утро. Надо было кормить скот. Ишмаэль вышел в хлев, где переминались с ноги на ногу два вола и тощая корова, уныло жующие свои жвачки.
Послышался тихий скрип двери и шепот. По-видимому, странники выходили из дома. Старик подбросил животным корму и вышел во двор. Мужчина отвязывал ослика, женщина стояла возле него, спиной к Ишмаэлю, так что сияния над головой мальчика заметно не было.
И чем пристальнее всматривался вдаль Ишмаэль старческими подслеповатыми глазами, пытаясь убедиться, что никакого сияния все-таки нет, тем отчетливее понимал, что прошло не только его время, но, возможно, и время всех царей израильских и моавитянских, и наступает нечто новое, чего еще не было в человеческой истории. Кто знает, может быть, над правдой синедриона, правдой Ирода и правдой Августа есть и другая правда, и, кроме Торы, существует еще нечто, уже неподвластное истолкованию?
Старик все смотрел и смотрел вдаль, пока силуэты мужчины, женщины с ребенком и ослика полностью не смешались с предрассветной мглой.
