…Больше стука — вот в чём штука…
Т. А. Гофман
Треугольная пластмассовая ёлка смотрится, как насмешка.
Сама по себе безобразная — карикатура на настоящую ёлку, пародия, в мерзко мигающих огоньках цвета «кровь из глаз» — посреди безобразной площади. С одной стороны — вход в подземку, с другой — громадный торговый центр, тоже мигает и сияет, как фальшивая ёлочная игрушка, от которой одна суета и никакой радости. Вдобавок над входом — громадный светящийся транспарант, а на том транспаранте — толстая крысиная морда, высовывающаяся из хвойного веночка в мишуре.
Символ года. Милая мышечка.
А народу-то не так чтоб очень много… Не рвутся покупать подарки. То ли погода слишком скверная, то ли крысиная мордень — неважная реклама? Интуитивно неприятна — даже тем, кто не в курсе.
Никуда от крыс не деться… и по сравнению с моими подопечными этот, на транспаранте, сущий милашка. Просто зверёк.
Рекламные листовки с мышечкой валяются на асфальте. Поднимаю ту, что почище, достаю маркер. Рисую пару значков на удачу. Резонанс — и я решаюсь. Достаю трубку, набираю:
— Дядь, я тут рядом. Я заскочу, а?
Голос у дядьки — как у доброго ведуна из мультика. Уютный.
— Зайди, голубчик. Я чайку согрею.
Ага. С коньяком.
Дядькин двор чуть-чуть припорошен снегом, как сахарной пудрой. Под снегом — подмёрзшая грязь; завтра снова раскиснет. Парадная приятная, тепло и светло, пахнет жареной картошкой… тут бы и остался. Но звоню в дверь.
Дядька всегда был гномиком. Даже мне-школьнику казался маленьким, а сейчас и совсем ссохся и сморщился. Смотрит снизу вверх, улыбается, глаза детские:
— Спасибо, что вспомнил, голубчик.
Квартира полна тиканья. Множество часов тикает вразнобой, каждое антикварное чудо живёт в своём времени; в прихожей маятник под дубовым корпусом ходит со стуком и еле слышным звоном, над ним с таким же эхом звона старой пружины кружится бронзовая балерина: цзинь-цзинь-цзинь… И пахнет Машкиным кексом. Корицы не пожалела. Не ошибёшься.
— Заходи, ты озяб… чайку…
Вхожу в его крохотную тикающую гостиную. Механический паж с облупившимся лаковым носиком протягивает на подносе чашку с чаем, блюдце с куском кекса. Терпеть не могу корицу, но там цукаты… съесть, что ли? Голодный, как собака.
По столу бежит уморительная заводная букашка — усики-пружинки. Я сбиваю её щелчком — и она падает на скатерть, дрыгая ножками. Усмехаюсь:
— Дядь, я уже вырос…
— Ты всегда был серьёзный мальчик, голубчик. Ты ведь по делу?
— Да. Машка давно ушла?
Дядька кивает. Жаль, что разминулись, но, может, и к лучшему.
— А ты можешь ей позвонить? В смысле, мужу её? Я с ними не того… не особо хорошо общаюсь.
Поднимает отсутствующие брови — просто кожу на лбу:
— Снова крысы?
Откусываю полкекса, говорю, жуя:
— Сам же понимаешь. Ещё год такой…
— Он вряд ли поедет, голубчик, — говорит дядя грустно. — Он очень занят.
— Вот же и не сомневался! — вырывается у меня. — Они такие белые, я такой чёрный… Что им — приключение, то мне — грязная работа. Но мне что делать? У меня никогда не получалось открывать пути, ты знаешь.
Дядя трёт лоб, переходящий в лысину — печальный гномик:
— А что ж, дела совсем плохи? Они уже кого-то убили?
— Ещё нет, — говорю я. — Но они обнаглели. Вчера обнесли кондитерскую фабрику… ты бы видел, как они порезвились. Они любят сладенькое… но дело даже не в убытках. В шоколадных и марципановых фигурках. Посреди склада — груда таких фигурок, у всех откушены головы. Это же намёк, если я хоть что-то понимаю в крысах. Они короновали новенького. У них снова Истинный Король, понимаешь? И сила. А значит, может быть всё, что угодно. Я, положим, тогда был ребёнком, но даже я помню, что на улице нельзя было оставить собачонку или младенца в коляске — вернувшись, найдёшь обглоданный скелетик…
Дядя вздыхает:
— А что муниципалитет? Крысолова приглашать не собираются?
— Не пойдёт на это, — говорю я, с трудом сдерживая раздражение. — Очевидно же. Это может стоить слишком дорого… Послушай, а ты-то? Машка когда-то говорила, что ты тоже знаешь выходы. Можешь предугадать, откуда полезет. Правда?
Дядькино лицо опечаливается уже чрезмерно, как в мультфильме:
— Пожалей ты старика, голубчик! Мне это и двадцать лет назад было нелегко, выходило, скорее, случайно… а сейчас — ну посмотри на меня, я ж в гробу одной ногой… откуда у меня силы, мальчик мой!.. Послушай, а может, ты хочешь кушать? Чего-нибудь посерьёзнее, чем кекс этот, а? Поужинаем вместе? Перекусишь, отдохнёшь, выпьешь стаканчик — я же представляю, какая у тебя работа. Завтра Новый год, а ты выходы ищешь вместо того, чтобы пойти куда-нибудь с девушкой… тебе надо расслабиться хоть немножко…
Желудок сводит голодным спазмом — но поддаваться нельзя. Он сейчас меня заболтает, старый бес, нальёт своего коньяку, я размякну, потом задремлю — и неизвестно, что вспомню на следующее утро. А я за помощью пришёл. Неужели не поможет?
— Дядюшка, — говорю я, — неужели тебе не жаль? Не страшно? Это ведь не шутка и не игра. Машкиному младшему два года, самый тот возраст. А если его крысейшество решит сводить счёты?
Дядька думает. Безволосые холмики кожи над глазами выглядят, как какие-то щенячьи бровки. Решается.
