Мышкины слёзки - [5]

Спасибо. Утешил.

— А ты знаешь, куда идти? — спрашиваю я.

— Я всегда знаю, — говорит крысёнок. — Я чую.

Ладно.

Я иду за ним. Идти тяжело, ноги вязнут в песке, как в болоте — а крысёнок семенит легко, его лапы, даже протез, в песок не проваливаются. То ли он очень лёгкий, то ли нужен особый навык, то ли крысы здесь не совсем реальны… но это ещё не так удивительно, как то, что в этих иномирных пещерах в принципе есть пригодные для человека тропы.

Вокруг бесконечный лабиринт. В самых низких местах можно идти, не сгибаясь — а местами свод взмывает в глухую темноту, в которой призрачно мерцают сталактиты. В сумеречных углах что-то светится зеленее и ярче; у меня приступ дурного любопытства, я подхожу посмотреть.

Вижу груду костей, полузанесённую песком. Кости светятся, как гнилушки.

Грудная клетка, обгрызенная так, что даже сейчас на костях видны следы зубов. Пара человеческих черепов, расколотых сверху, с макушки, чтобы съесть мозг. Череп заметно крупнее человеческого, тоже расколотый, в верхней челюсти длинные клыки. Собачий череп. Ужасный череп в каких-то кручёных костяных выростах или рогах, с тремя глазницами, затылок отколот напрочь и нижней челюсти нет. Какие-то исцарапанные, разломанные длинные кости — может, конечностей…

— Это твои сородичи? — вырывается у меня.

Крысёнок, кажется, не понимает вопроса:

— Нет, ваши — и ещё там… другие.

— Я имел в виду: ваши жрали?

— Да, — отвечает крысёнок просто. — А кто же?

Ну да. Крысы абсолютно всеядны. Это понятно. Можно даже и не нервничать по этому поводу. Не суетиться.

Если стая крыс решила, они закусят. И ничего ты не сделаешь, даже с пистолетом.

Я вздыхаю — и это крысёнок понимает правильно.

— Не беспокойтесь, — говорит он. — Тут совершенно безопасно. Ни охотники из Глубокой Тьмы, ни другие твари здесь обычно не ходят. Здесь даже наши особенно не ходят, дорога не очень удобная.

Я верю. Он здесь — дома.

Время в норе идёт как-то странно: то мне кажется, что прошла вечность, и я удивляюсь, что сравнительно мало устал — то появляется ощущение неестественно растянутых минут, будто в нору мы вошли только что. От этих качелей кружится голова и слегка тошнит — и теряется цель. Вернее, я понимаю, что крысёнок абсолютно целеустремлён, но сам механически переставляю ноги, странным образом отключившись от шелеста и шёпота в ушах, мерцающих по обочинам тропы костей и всего окружающего безумия. И голос крысёнка выдёргивает меня из этого бездумья, как из сна:

— Фридрих, осторожно! Сейчас пол по ногам стукнет.

За шаг до того, как это произошло. Я даже ухитрился не упасть.

Я-то думал, что крысёнок откроет новый лаз так же, как в переходе — а оказывается, дыра, ведущая из норы в заброшенный канализационный коллектор, не закрывается вообще никогда! Ничего себе…

А граница чёткая. У воздуха норы — ни запаха, ни вкуса, он — как дистиллированная вода. А коллектор воняет, ещё как: будтопалкой по носу — сырость, крысиное дерьмо, дерьмо человечье, какая-то жалкая еда, затхлое тряпьё, плесень… И зеленоватое сияние тоже гаснет, как отрезанное: в коллекторе гораздо темнее. Из бетонной стены торчит обломок арматуры, на нём, на проволоке, висит полная какого-то жира консервная банка, в ней еле тлеет фитилёк. В этом жалком свете дороги почти не видно — и я проклинаю себя за то, что не догадался взять фонарик.

Меня поражает размах. Получается, что этот самый коллектор крысы выгрызли из Города и утащили в нору целиком? Впрочем, наверное, всё-таки скопировали. Слишком много тут места; уж наверное городские власти заметили бы пропажу такого масштаба — а я об этом ничего не слышал.

Славная вышла норка. А мы-то думали, что они так и живут в междумирных переходах. Нет, для живого существа это, похоже, чересчур. Наверное, подолгу там могут бродить только охотники и им подобные.

За поворотом бетонной трубы горит электрический свет — ещё не повернув, я вижу жёлтый отсвет на полу. Неяркий, но после тяжёлого сумрака кажется ослепительным: от лампочки, соединённой с автомобильным аккумулятором. На бетоне под лампочкой лежит то ли старый матрас, то ли кусок разломанного дивана; на нём в куче, прижавшись друг к другу, спят совсем маленькие крысята, голые, прикрытые каким-то ветхим тряпьём. На краешке матраса сидит крыса в накинутом на плечи изношенном пальто с воротником, съеденным молью почти до основы, шьёт что-то из кусков мешковины.

Поднимает голову от работы — и я встречаюсь с её взглядом. Меня передёргивает.

Пока я прохожу мимо — она следит. За моей спиной мой крысёнок издаёт тонкий писк на пределе человеческого слуха; плечи крысы опускаются, тело расслабляется, но она так и не опускает взгляд.

Мы входим в крысиное гетто. Я в жизни не видел столько… меня знобит от осознания ничтожности собственной жизни. Я — как ломтик жареной картошки в тарелке… феерически сильное чувство.

Старый коллектор перенаселён. Кое-где, где крысам не хватило места, в бетоне проделаны дыры, а за дырами — что-то вроде ниш, искусственные пещерки, в пещерках кто-то живёт. Кое-где они, похоже, догрызлись до того странного пространства, которое окружает этот краденый мирок — и тогда из ниш тянет тем самым плывучим зеленоватым свечением инобытия. Повсюду — крысы и их жалкий скарб: какие-то вещи с помоек, коробки, обрывки картона и пластика, консервные банки, поломанные остатки мебели. Кто-то жжёт костерок, и над ним в закопчённой кастрюле булькает мутное варево. Кто-то сооружает из мусора подобие одежды — но многие крысы, обросшие довольно густой жёсткой шерстью по всему телу, обходятся и так. А некоторые — совсем голые, как мой крысёнок: шерсть-волосы лишь на голове и тощая щетинка на хвосте. Вот такие и пытаются чем-то прикрыться. Довольно гнусное зрелище.