— Давайте начнем с недавних событий. Расскажите, как прошел ваш вчерашний день, что интересного случилось?
— Я завел собаку.
— О, замечательно! Как назвали?
— Тузик. Тузик Сто Четырнадцатый.
…Госпиталь напоминал баню. За окнами плавились в полуденной жаре улицы Найроби, желтые от старости кондиционеры давно перестали охлаждать и просто гоняли горячий воздух по палате. Свисавшие с потолка клейкие ленты шевелились под этим жарким дыханием, так что казалось, будто мухи уселись на них ради забавы, чтобы покататься. Воняло потом и лекарствами.
Напротив меня, оседлав хлипкий стул, сидел Стас.
— Нет, Смола, нет, — покачалась его постриженная под «ежик» голова. — Неправильно ты делаешь, совсем не правильно. Эти звери, — ткнул он пальцем в ближайшего пациента на койке, — убивали наших ребят. И тебя убьют, как только ты отвернешься. Не думай, что они будут тебе благодарны, ты для них — вонючий лурц, которого надо просто прикончить, и больше никто.
— Пока не прикончили, — пожал я плечами.
— Потому что я здесь, — выдвинул вперед челюсть Стас. — И слежу за ними.
— Что же прикажешь с ними делать? — поинтересовался я. — Не лечить? Пусть подыхают?
— Да! Вот именно! — воскликнул Стас. — Почему-то они наших ребят добивают, а не тащат в госпиталь и не ухаживают за ними!
— Может потому, что мы пришли сюда с оружием и велели им очистить территорию?
— Мы были вынуждены! Господи, Смола, ты ведь лучше меня это знаешь!
Я смотрел на друга, на его покрытую шрамами правую щеку, на камуфляжную форму и черные очки в кармане. Когда он стал таким? Когда на его лице стало появляться это неприязненное выражение, стоило лишь упомянуть смертных? Когда он перестал считать их людьми? После Венесуэлы? Или раньше?
— Смерды есть смерды, — втолковывал между тем Стас. — Они все равно сдохнут, даже если ты их вылечишь. Это их судьба, Санек, глупо это отрицать.
Его темные брови хмурились, когда он формулировал очередной аргумент.
— Не сегодня — так через пятьдесят или сто лет. Сдохнут по любому, сам знаешь, — продолжал мой друг. — Ну и зачем тратить на них время?
— Они достойны лучшей жизни, — ответил я. — Не в бедности, не в этом технологическом убожестве, — махнул я на допотопную камеру флюорографии в углу. — И уж тем более не в резервации, куда мы их сейчас сгоняем.
— Ты не понял, — помотал круглой головой Стас.
Разговор угас. Я достал сигарету и вышел из палаты.
Тень под козырьком у входа обдала жаром, у меня было ощущение, что из бани я попал в промышленную печь. Курить сразу расхотелось.
На крыльце госпиталя сидел Гена и возился с какой-то собачонкой.
— Что за порода? — спросил я.
— Дворянская, — улыбнулся Гена. — Оставим его?
Я присмотрелся к собаке. Задняя лапа перебита, скорее всего осколком, все ребра на боках можно пересчитать, еле стоит на ногах, язык вывален от жары, но хвост виляет как сумасшедший.
— Оставляй, — кивнул я. — Подлатаем. Только в палату не пускай.
— Тихо, тихо, Тузик, — захохотал Гена, когда пес полез облизывать его бородатое лицо и покрытые татуировками руки. — Сейчас покормим тебя…
— Можете рассказать о Себастьяне Лурце? Вы ведь работали с ним?
— Да, какое-то время.
— Он — настоящая легенда! Вы были в его команде, когда он разработал свой метод?
— Нет, мы встретились гораздо позже. Я работал в лаборатории «Майер Холдинг» в Берне, когда Лурца пригласили возглавить нашу исследовательскую группу.
— Над чем вы трудились?
— Изучали механизмы клеточного старения. Выясняли, что заставляет организм запускать программу собственной смерти и как этому воспрепятствовать.
— Были какие-нибудь успехи?
— Мы продвинулись с клеточными элементами, но помешать старению не получалось. Каждый раз, когда мы блокировали найденный механизм, выяснялось, что есть ещё один, про который мы раньше не знали.
— Как вы думаете, почему Лурцу удалось то, что не удалось никому другому?
— Наш подход был неверным, мы не там копали. Что касается Себастьяна — думаю, ему просто повезло. Ведь, как вы наверняка знаете, свой метод он разработал вовсе не для борьбы со старением.
…Тихий размеренный писк кардиомонитора немного успокоил мои нервы. Руки перестали трястись, дыхание выровнялось.
— Приступайте, герр Смолин, — в старческом голосе Лурца звучали дребезжащие нотки.
Я взял дрель с тонким как игла сверлом и повернулся к операционному столу.
— Может все-таки попробуем сначала на приматах? — сделал я последнюю попытку переубедить новоявленное начальство.
Сотрудники нашей лаборатории, которые столпились тут же, все в халатах и медицинских масках, с надеждой посмотрели на Себастьяна.
— Начинайте, — раздраженно затряслась шапочка на лысой голове старика.
Я подвинул МРТ-сканер к мирно похрапывающему на боку добровольцу, приставил к помеченной точке сверло и начал проделывать отверстие. На мониторах было видно, как темная сталь продирается через крестцовую кость.
— Хорошо, герр Смолин, — Лурц подслеповато щурился, разглядывая изображение на экранах. — У вас твердая рука.
— А у медицинского робота, который сейчас бесполезно висит над столом, ещё тверже, — пробурчал я себе под нос. — Если бы кое у кого не было предрассудков…
