Московские литературные урочища. Часть 1

Московские литературные урочища. Часть 1

 В лекционном цикле Щукина В.Г. Москва представлена как совокупность локусов, мифопоэтических литературных урочищ, порождающих миф и провоцирующих рождение литературных и художественных событий и ассоциативных рядов.

Источник ЭЛЕКТРОННЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ "ПЕДАГОГИКА ИСКУССТВА" N1 2009 год

Жанры: Литературоведение, Культурология
Серии: -
Всего страниц: 4
ISBN: -
Год издания: Не установлен
Формат: Полный

Московские литературные урочища. Часть 1 читать онлайн бесплатно

Шрифт
Интервал

Вступление

Понятие литературного урочища (locus poesiae) было выдвинуто В. Н. Топоровым в ряде работ второй половины 1980-х — начала 1990-х годов ([6], 61–68; [7], 68–73; [8], 73–78; [9], 200–279). Если предельно упростить его истолкование и забыть обо всех связанных с ним нюансах, то его можно было бы определить как некое поэтически значимое место в городе, иными словами — сравнительно небольшой и осознаваемый как ограниченное целое участок городской территории, который в силу своих природных данных (рельефа, гидрографии, флоры и т. п.) и накладывающегося на них культурного ландшафта обрастает легендами, устной и литературной репутацией, в силу чего становится излюбленным местом тех или иных писателей, предметом их поэтических описаний и местом действия их произведений. Авторы селят там своих героев, проурочивают урочища к тем или иным изображаемым событиям или к лирическим переживаниям. Оно может быть вполне конкретным, легко и точно локализируемым топографическим «уголком» — локусом [1]. Локус обладает не только топографической, но и во многих случаях также жанровой определенностью, которая задается социальной и культурной предназначенностью: в храме люди молятся, в парикмахерской бреются, а в кафе пьют кофе с пирожными и сплетничают. С другой стороны, городское урочище может представлять собой топос [2], то есть достаточно обширную территорию, включающую в себя целый ряд локусов.

Урочище — не внутритекстовой феномен, а вполне объективное явление. Аптекарский остров, о котором писал В.Н. Топоров, или район Сенной площади в Петербурге, о котором довелось писать автору этих слов ([13], 155–167), существуют на самом деле. Городская «материя» в данном случае первична, а образное и сюжетное пространство, как элемент «умышленной», интенциональной действительности — вторично. Это не просто район или квартал, а особо примечательное место, выдающийся фрагмент городского пространства [3]. Характерные черты тамошнего ландшафта, хотя бы минимально отличающиеся от окружающего «среднего уровня», создают предпосылки для особого отношения жителей города. Попадая в это место, человек начинает более обычного фантазировать, слагая несложные мифические сказания, а затем и более замысловатые легенды об особых, как бы волшебных свойствах урочища. Очень часто этому способствовали исторические события, которые, со временем покрываясь патиной забвения, превращались в памяти потомков в баснословные рассказы.

На мифотворческие потенции городских локусов и топосов как мест, отличающихся особой семантической насыщенностью — указывает также этимология слова урочище. Как утверждает В.Н. Топоров, «<…> урочище, — место «уроков», или, по Далю, «живое урочище, всякий природный знак, мера, естественный межевой признак». Две особенности характеризуют урочище — прежде всего оно становится таковым из того нейтрального, неопознаваемого и как бы скрытого от воспринимающего сознания, в тайне пребывающего места через прорыв в знаковую сферу, обнаружения себя в ней как раскрытия своей тайны; кроме того, именно в силу этого «место уроков» становится опасным, легко подвергающимся порче, сглазу, урокам (ср. ур o чить ‘ портить ', ‘ вредить ' и т. п., но и ‘ околдовывать '): злое слово — урок, урёк, у-рекать (ср. речь) — становится злым делом — урок, уроченье и т. п. Следовательно, урочище — это явленная местом его тайна, его основной смысл, воспринятые «внешним» сознанием и усвоенные им, что, в частности, обнаруживается в тех отношениях, в которые ставит себя человек в связи с этим урочищем, определяющий себя по отношению к нему и использующий его для уроков (уже в другом, положительном смысле, ср. урок как заключение, сделанное на основе предыдущих знаний и ориентирующее человека в новых ситуациях), ср. урочить «урекать», «определять», «назначать вперед», «предсказывать» ([9], 244. Курсив и разрядка В.Н. Топорова, жирный шрифт мой. — В. Щ.) — [1]. Локус обладает не только топографической, но и во многих случаях также жанровой определенностью, которая задается социальной и культурной предназначенностью: в храме люди молятся, в парикмахерской бреются, а в кафе пьют кофе с пирожными и сплетничают. С другой стороны, городское урочище может представлять собой топос [4].

Замечу, однако, что природно-топографические свойства урочища первичны по отношению к его баснословной или письменной литературной легенде лишь в самом первом акте мифотворчества — когда человек, постигающий смысл и красоту его «урока», создает первое о нем сказание. «Прорвавшись» в знаковую сферу и приобретшее смысл, оно начинает воздействовать на поэтическое воображение современников и потомков первого мифотворца уже не столько своими естественными свойствами, сколько приуроченной семантической наполненностью и эмоциональной окрашенностью. Стоит прислушаться к непростым для понимания и совсем не банальным словам создателя концепции, чтобы понять, какой феноменальной глубиной и емкостью обладает понятие урочища: «Можно сказать, что в известном отношении интуиция ближе всего подходит к осознанию того, чтo стоит за этим понятием, поскольку, во-первых, она опирается на некий единый, хотя и синкретический по происхождению и по характеру корпус впечатлений, полученный как результат «суммации» разных опытов и соответствующих образов, и, во-вторых, она свободна <…> от логико-дискурсивных схем и, следовательно, ею постигается не то, «что есть на самом деле», но прежде всего то, что воспринимаемо и запечатлеваемо в силу внутреннего сродства между внешним миром и структурой восприятия этого мира. Иначе говоря, в обоих случаях оказывается чрезвычайно существенным субъектный и субъективный аспект порождения образа урочища и, значит, то обстоятельство, что описание урочища имеет отношение не только к самому урочищу (в первую очередь), но и к субъекту описания, который отражается в этом описании, как в зеркале, в связи с его отношением к данному урочищу и через него <…>. Речь идет прежде всего о различении и учете двух планов — природного (в двух ипостасях — геофизической и природно-экологической, конкретнее — «ланшафтно-пейзажной») и культурного — и об умении увидеть их в соединении, представляющем собою результат параллельной или, точнее, «параллелизирующейся» работы природы и культуры, порождающей и само урочище, и его «описателя» как восприемника образа урочища <…>. Если человеческая мысль и воображение являются той «геологической силой», которая приводит к формированию ноосферы, то и художественная литература обретает свою роль в этом процессе. И не только в целом, вообще, в принципе, но и вполне конкретно и наглядно. Последнее имеет место, когда речь идет об определенном (


Еще от автора Василий Георгиевич Щукин
Заметки о мифопоэтике "Грозы"

Опубликовано в журнале: «Вопросы литературы» 2006, № 3.


Между полюсами

Опубликовано в журнале: Журнальный зал Вестник Европы, 2002 N7-8.


Московские литературные урочища. Часть 2

Опубликовано журнал "Педагогика Искусства" N2 2009 год.


Историческая драма русского европеизма

Опубликовано в журнале: «Вестник Европы» 2002, № 4.


Мифопоэтика города и века (Четыре песни о Москве)

Чтобы почувствовать, как один стиль эпохи сменяется другим, очень хорошо, например, пойти в картинную галерею и, переходя из зала в зал, наблюдать, как напыщенные парадные портреты, имеющие так мало общего с реальной действительностью, сменяются не менее напыщенными романтическими страстями, затем всё более серенькими, похожими на фотографии, жанровыми реалистическими сценками, а еще позже феерической оргией модернизма с его горящими очами демонов и пророков, сидящих в окружении фиолетовых цветов и огромных, похожих на птеродактилей, стрекоз и бабочек...А можно иначе.


Польские экскурсии в область духовной биографии

Источник Опубликовано в журнале: «НЛО» 2004, № 69.


Рекомендуем почитать

Российский императорский флот, 1913 г.

Предлагаемое изданіе представляетъ изъ себя попытку распространенія въ широкихъ слояхъ общества самыхъ элементарныхъ свѣдѣній о военно— морской силѣ и военномъ флотѣ.Заключая въ себѣ популярныя статьи по всѣмъ отраслямъ военно — морского дѣла, это изданіе, кромѣ того, даетъ таблицы главнѣйшихъ данныхъ судовъ Россійскаго ИМПЕРАТОРСКАГО флота въ современномъ его состояніи и фотографіи нѣкоторыхъ, боевыхъ единицъ его.Ввиду перваго опыта изданія такого рода, авторы заранѣе просятъ снисходительнаго отношенія читателей.


В начале было Слово…

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творение или эволюция

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.