Дела мои теперь идут не самым лучшим образом (честно признаться, не думаю, что хоть что-нибудь изменится и после того, как я все это сейчас расскажу), но мне уж точно никак нельзя жаловаться на свою жизнь. Как мне теперь кажется, основной причиной столь долгого моего молчания до сих пор являлась жена Вики, но теперь ситуация порядком изменилась, и я думаю, что могу позволить себе взять в руки карандаш и набросать им несколько безобидных строчек.
Сейчас я все же должен внести в этот свой рассказ некоторую ясность. Все дело в том, что я никогда и никому прежде не рассказывал об этом. Думал, что и не расскажу, но тут вдруг мне пришла в голову ясная, как летний день мысль о том, а почему бы, собственно, и не сделать этого? Времени с тех пор утекло уже порядком, обо всем случившемся по воле судьбы теперь знаю лишь только я один. Так чего бы мне, скажите на милость, бояться?
Теперь давайте расскажу вам больше о Вики. Если, конечно, вы мне позволите.
Пока была жива (а прожила миссис Чэдвик не слишком долгую жизнь, умерла в апреле две тысячи восьмого года в возрасте сорока семи лет от осложнений после операции, связанной с удалением левого яичника), она едва ли не каждый день доставала и доставала меня своими исключительно женскими нравоучениями, связанными с различными житейскими ситуациями (можно было подумать, что я тупой и сам не понимаю, как правильно сделать то, да как лучше поступить с этим), и касательно всей этой истории, которую я собираюсь сейчас вам рассказать, часто от нее в те дни можно было услышать примерно следующее:
— Даже если ты кому-нибудь об этом и расскажешь, тебе все равно никто не поверит, дурачок. Тебя попросту сочтут умалишенным, запрячут в лечебницу для душевнобольных невротиков, где будут пичкать уколами до тех пор, пока ты, наконец, не испустишь с Богом дух в какой-нибудь холодной, как морозильная камера, палате с вконец облупившимися стенами. И всему виной тут будет твой извечный талант без конца направо и налево болтать языком. Он у тебя уже давно вышел на международный уровень и теперь воистину достоин Премии мира, тебе так не кажется?
Думаю, тут она все же перегнула палку. Милая и очень добрая по природе своей Вики (а, несмотря ни на что, я всегда ее очень любил, и это сейчас самая настоящая правда) обычно всегда знала цену словам и никогда (надо думать, в отличии от своего недалекого и болтливого мужа) уж точно не разбрасывалась ими по чем зря.
И вот вам тому подтверждение.
— Тебе просто иногда нужно заставлять себя молчать, — посоветовала она мне как-то поздним вечером, как только мы вернулись домой из ежесубботнего собрания членов кружка любителей творчества писателя Максвелла (да-да, когда-то давно в нашей с вами прекрасной стране существовало и такое великое чудо!). Помнится, тогда я вдруг не сдержался и прямо спросил у выступающего перед публикой (а было нас человек тридцать) мощного негра в белом, как снег зимой, смокинге (вроде бы его звали мистером Эко) о том, как он сам относится к творчеству гениального Максвелла, который едва ли не всю свою писательскую жизнь (а это, на минуточку, долгих сорок четыре года, полностью и беззаветно посвященных перу) писал о людях бедных, уж точно не ровня этому самому Белому Смокингу? И не то, чтобы костюм этот у мистера Эко был очень уж дорогим… Думаю, меня попросту взбесили тогда все эти его явно богатенькие замашки, типа слюнявить палец каждый раз, как перелистываешь очередную страницу (согласитесь, так делают многие из нас), его большой живот (тоже, пожалуй, не сильное оправдание моего временного безрассудства), да еще, наверное, насыщенный и стойкий запах его явно дорогих духов, которые Максвелл уж точно никаким образом и никогда не мог описывать в своих трудах.
— Я не имею права на собственное мнение? — спросил я тогда со злобой у Вики, снимая свитер.
Сейчас, по прошествии многих лет, я понял, что, конечно же, в тот момент был несправедлив к мистеру Эко. Что называется, встретил человека по одежке. Но такое случается, знаете ли. Вот только теперь в отношении мистера Белый Смокинг я уж точно ничего не могу изменить — мы с Вики переехали в другой город некоторое время спустя после того эпизода (так уж оно получилось, и ничьей вины в этом нет) и больше не встречались с ним, что называется, нос к носу.
А хотите знать, что в тот вечер ответила мне жена на мой вздор о том, что я тоже имею право на собственное мнение? Готов спорить, вы сейчас посмеетесь. Как сейчас помню ту картину. Она стоит в большой прихожей нашего дома, таращится на меня своими прекрасными зелеными глазками (мистеру Максвеллу они определенно пришлись бы по душе — абсолютно его тип), а потом вдруг произносит:
— Я завтра же съезжу в лавку к старику Лонни и куплю тебе там толстенный блокнот и карандаш. Отныне большинство своих мыслей ты будешь записывать на бумагу, а не произносить вслух. Так сказать, сократишь свою речь до смысла.
Сократить свою речь до смысла.
Выражение вполне в духе Вики.
Впрочем, я немного отвлекся. Не об этом ведь хотел рассказать. Стоп! А действительно ли рассказать? По воле случая (трепещи и выпрыгивай из трусиков от радости, моя хорошая Вики), я пишу все это сейчас в толстом блокноте из лавки того самого Лонни. Я купил его там вчера утром, когда заезжал к старику за куском свежей ветчины. Теперь я точно уверен, что рассказать эту историю (именно рассказать, напрягая мышцы горла, язык и губы, вы меня понимаете?) у меня бы ни за что на свете не получилось. Написать о ней на страницах блокнота (тоже своего рода рассказать, но все же в несколько иной форме), а затем оставить его в одном из номеров какого-нибудь захолустного придорожного мотеля, в котором буду останавливаться, пересекая страну с севера на юг, спеша повидаться со своим старым армейским товарищем Норманом Ричмондом — лично для меня самое то. Это именно тот вариант, который как нельзя лучше подходит сейчас мистеру Чэдвику, ведь вы же наверняка знаете о том, что человек любопытен по природе своей и никогда не упустит возможности заглянуть в чужой дневник, случайно (или же преднамеренно, что еще интересней) позабытый кем-то в номере придорожного мотеля.
