Ошейник со стразами мы не трогаем. Айпад и лэптопы тоже. Не берем мятую бумажку в пятьдесят долларов, монеты на блюдце.
А вот само блюдце мы крадем — детскую глиняную поделку с хвастливой надписью: «Папочке». Крадем поздравительные открытки с сердечками из макарон. Банку для печенья в виде трехцветной кошки и рисунок в застекленной рамке мы разбиваем. «Друзья — это цветы в саду жизни» — выспренне утверждает вышитая подушечка до тех пор, пока мы не вспарываем ее садовыми ножницами.
Марс забирает все, что прилеплено к холодильнику магнитиками в форме бутылочек. Ссыпает в наволочку расписания футбольных матчей и школьные табели.
— Аманда не волочит в математике. Вон сколько жалоб от училки.
Я листаю книгу, лежащую на кухонном столе Андерсонов: «Помоги близкому человеку: женщина как дерево». Книга разбухла от бесконечного чтения в ванной, а может, от слез.
— Она, наверно, слишком много телевизор смотрит. Как все американские дети.
В прямом смысле слова мы с Джилл Андерсон никогда не разговаривали. Она ходит в тот же фитнес-клуб, куда две недели назад записался и я. В непрямом мы разговаривали несколько раз. Джилл делится всеми подробностями своей жизни с подругой, когда они разминаются на беговых дорожках, поэтому я знаю, что до пятницы Андерсоны будут в Мексике, в парке развлечений. Я знаю, что соседка Джилл по имени Дороти выгуливает ее шпица два раза в день и что Дороти однажды попросила у мужа Джилл взаймы пятьсот долларов, так что он, по словам Джилл, «прямо растерялся». Я чуть ли не до последнего уголка знаю их дом, этакий пригородный парфенончик с маленькой колоннадой и прочими выкрутасами.
Меня отвлекает от книги глухое ворчание; я опускаю взгляд и вижу вытянутую злобой мордочку шпица.
— Когда закончишь здесь, давай в гостиную, — говорю я Марсу. — Я туда.
Гостиная у Андерсонов оформлена как центр управления космическими полетами — садись и пилотируй семейный корабль. Я опускаюсь на колени перед джазовой коллекцией мужа. Здесь сотни пластинок: Колтрейн, Монк, Рейнхардт. Я по очереди вынимаю их из конвертов, переворачиваю и ломаю о бедро.
Возвращается Марс; собачонка вьется вокруг его лодыжек. Мы с ним в одинаковых оранжевых комбинезонах. Марс — тощий парень с такими же рыжеватыми волосами, как у меня, только без седины, и с большим залихватским чубом. Он разиня в буквальном смысле слова, потому что у него огромный рот, который он разевает почем зря. Сейчас он разевает его на гигантский телеэкран размером в полстены. Потом на белый кожаный диван подковой, вмонтированный в пол.
— Бабла у этих ребят немерено, — говорит он. — Может, стырим пару динамиков? А, Плуто?
Я встаю. В коленях болезненно стучит, но я стараюсь этого не замечать.
— То, что нам нужно, важнее денег. Мы настроены на более высокую волну. Я бы сказал… байроническую.
— Байроническую, — говорит он и пялится на экран.
* * *
Газетчики придумывают мне остроумные (как им кажется) прозвища: Гроза Безделушек, Убийца Памяти. Я отправляю им остроумные (как я считаю) записки — всего отправил пока штук пять или шесть. После нескольких первых операций я вырезал для них буквы из журналов, а последнюю написал от руки. Анна всегда говорила, что почерк у меня аховый. Не сомневаюсь, что и в эту минуту какой-нибудь эксперт-графолог водит лупу над моими каракулями, анализируя зигзаги и курдюки, которые служат у меня заменителями «г» и «д».
На втором этаже мы находим комнату девочек. Над их кроватями висят красивые таблички с именами — Аманда и Мария.
Мы разносим вдребезги картинки с единорогами. Выпускаем кишки мягким игрушкам.
Я обрушиваю стул на застекленное стихотворение Аманды под названием «Мой песик Джейк». Ты смотришь на меня глазами из попкорна. Мой дорогой, чудесный пес. Потом мы принимаемся за кукол Барби: обезглавить, обкорнать волосы, вырвать ноги.
— Ты как думаешь, она гомосечка? — спрашивает Марс.
— Лесбиянка? Кто?
— Линдсей Вагнер.
По улице за окном громыхает грузовик.
— Да не бионическая, — говорю я. — Байроническая. Был такой лорд Байрон.
Голова Барби, которую я выкручиваю, отрывается с ласкающим слух хлопком.
— У тебя дети есть, Плуто? — спрашивает он.
— Нет.
— А собака?
— Я больше… вор-кошатник.
— Назвать собаку Джейк — это тупо. Собак надо называть сильными именами — Медведь, Черноух. Джейк только для собаки-пидора годится. Вот если у тебя Черноух или Рекс, тогда это нормальный пес.
— У меня раньше был кот по имени Рамон, — говорю я, но он не слушает. Он продолжает:
— У меня был пес, который дрючил крыльцо и рычал: «Р-р-р-р…. Раф-ф!»
Марс наваливается на комод, изображая мучительные усилия. Это зрелище для меня чересчур интимно. Я отвожу глаза.
Потом он начинает медленно, с театральным пафосом выворачивать ящики, аккомпанируя себе ритмичным пыхтением.
— Так как это называется? — спрашиваю я.
— Это называется бионическая, мудила! — Он расшвыривает по комнате одежду. Пыхтит сильнее. — Бионическая женщина может раздавить в руке теннисный мячик. — Он имитирует этот подвиг. — Ненавижу ваши… б***… мячики… на тебе, сука!