Милее дома места нет - [3]
Я хочу вернуться к той поре, когда я ел апельсины и был открыт миру. До несчастного случая с Анной четырнадцать месяцев назад я тоже умел бодро вскочить с дивана. Теперь мои мышцы стали дряблыми от безделья, и сколько бы я ни отжимался в спортзале, это вряд ли исправит ситуацию.
Я обнаруживаю Марса наверху, в хозяйской спальне: он роется в ящике с нижним бельем Джилл. Выуживает оттуда красные кружевные трусики.
— Смотри, какая штучка! — он подносит их к носу и глубоко вдыхает. — Думаешь, ее муж понимает, что с этим делать?
— Лучше не думать о них как о людях.
Он зажимает трусики между носом и верхней губой и мотает головой вверх-вниз, болтая ими в воздухе.
— Ну хоть их-то я возьму, не возражаешь?
— Если честно, то возражаю, Марс. — Я растираю пальцами виски.
Я хочу, чтобы Джилл рысила по ленте тренажера, обливаясь слезами, и говорила подружке: «Они взяли все, что было нам дорого. Шкатулки моей дочери, бейсбольные призы мужа, представляешь?» Хочу, чтобы она качала головой — она перехватывает лоб лентой, из-за которой лицо вытягивается в болезненную гримасу, — и постепенно начинала понимать, что я сослужил ей добрую службу. Она скажет: «Теперь я никогда не забуду, что надо ценить даже самые привычные мелочи».
Мы разбиваем молотком карточки, стоящие в ряд на комоде, — все это снимки Джилл. Приканчиваем пинком старинное зеркало, сшибаем на пол свадебную фотографию.
— Так ты типа учителем был? — говорит Марс. — В газете писали, ты был вроде как профессор с женой. Что она померла, но ты писал им про нее письма с разными заковыристыми словами, как профессор крутого университета.
Очень приятно, что газетчики приняли меня за университетского профессора. Я словно получил повышение, покинув наконец свой убогий, пропахший сандвичами муниципальный колледж. Мои плечи расправляются от незаслуженной гордости.
— Чего случилось-то? — спрашивает он. — Рак?
Трусики все еще висят у него под носом.
— Сделай милость, сними это.
— Сделай милость, заткни хлебальник, — Марс исчезает в ванной при спальне.
В тумбочке Джилл я нахожу открытку от мужа — оказывается, его зовут Крейг. Любительская чушь на тему «Как я благодарен тебе за то, что ты не бросила меня в трудный час».
Джилл Андерсон умеет нанизывать на слово «муж» целые абзацы. «Муж говорит… муж считает… муж сомневается…» Я рад, что у него есть обычное имя, хоть оно и похоже на скрип несмазанной автомобильной дверцы. Джилл — женщина, которая верит, что книга способна превратить ее в березу, женщина, которая вообразила в себе такое громадное дупло, что оно может засосать в себя столы и стулья, магнитики для холодильника, подсвечники, обеих ее дочек и мужа. Наверное, самое жестокое свойство счастья — это его умение маскироваться под скуку.
— На хера они заперли аптечку? — я слышу, но не вижу, как Марс в ванной говорит сам с собой. — Что они там прячут — зубную пасту?
— Неважно, — я смотрю на часы.
— Щас кокну.
— Не трогай! — кричу я. В ванной раздается несколько глухих ударов и дождем сыплется стекло.
— Ух ты! — вопит Марс, когда звон стекла стихает. — Иди сюда, Плуто!
Марс стоит перед огромным аптечным шкафчиком — его дверцы валяются на полу. Внутри поблескивают сотни пузырьков с лекарствами. Марс берет один и смотрит на ярлычок.
— Это все Крейга.
Я подхожу к взломанному шкафчику и читаю. Оксиконтин, оксикодон, гидрокодон, метадон, перкоцет, амбиен.
— Похоже, чувачок скоро откинется. — Марс присвистывает. — Я знаю, ты разрешишь мне кое-что взять.
— Мы не воруем лекарства, — говорю я.
— Че ты мне мозг е***?
Крейгу Андерсону. Утром и вечером, три раза в день, по одной ежедневно. Крейгу Андерсону. Крейгу Андерсону.
— Я совершенно не собирался насиловать твой мозг.
— Значит, не думать о них как о людях, да?
— Действуй по плану. — Я выхожу, таща за собой наволочку, как хромую ногу.
Он идет следом, нацепив трусики на уши, точно красную шапочку.
— С тобой никакого кайфа.
В кабинете Крейга Марс очищает стол, одним махом сгребая на пол все фотографии, а я рассматриваю семейный портрет: Крейг, Джилл, две девочки и песик Джейк. Летние платья Джилл и дочек подобраны в тон, на Джейке такого же цвета козырек от солнца. Закат, самодовольные улыбки и т. д.
Это единственный во всем доме снимок Крейга. Вид у него дружелюбный — этот нос картошкой, наверно, сразу вызывает доверие у всех его новых клиентов. Он покоится на усиках, как закат на ровно подстриженном горизонте.
Обычно такие групповые снимки меня раздражают. Когда ты несчастен, чужое счастье кажется издевательством; невинные пляжные фотографии выглядят как оскорбления в твой адрес. Однако Джейк в козырьке очень обаятелен; его мордочка выражает этакую небрежную развязность, словно он только что насмешил всех добродушной шуткой. У меня в груди разливается теплое чувство.
Интересно, сколько людей я обидел когда-то своим собственным счастьем?
Поскольку я не реагирую сразу, Марс спрашивает:
— Неплохо, да?
— Да, — отвечаю я. — Неплохо.
— Джилл Андерсон типа нормальная телка. Попка на месте.
— Я предпочитаю брюнеток.
Марс кивает.
— Брюнеток с сосками как тарелки.
— Брюнеток, которые рисуют аляповатые изображения Солнечной системы. — Я щурюсь, оценивая размеры и композицию картины. — И жульничают в настольных играх.
