Ежедневная вахта за прилавком с бокалом красного вина в руках — часть моего брачного контракта с вечностью. А символ вечности — это серое небо за стеклянной, от пола до потолка, стеной моей скобяной лавки. Пятьдесят оттенков серого в течение суток и редкие пепельные облака вдали на горизонте — неизменный пейзаж, предстающий перед моим взором уже многие и многие годы. Всю жизнь одно и тоже, как будто смотришь не в окно, а на тщательно прорисованные вариации одной и той же картины, написанные в разных, но одинаково бедных палитрах.
Я вздохнул, прошел в помещение склада и выплеснул в опустевший бокал остатки австралийского шираза. В этот момент над дверью зазвенел серебряный колокольчик.
— Добрый день! — хрипло вымолвил появившийся в лавке странник и снял широкополую шляпу.
Путник был немолод, а поджатые тонкие губы, глубокие морщины и маленькие отекшие глазки за стеклами роговых очков прибавляли его вытянутому лицу угрюмости и старили еще как минимум на десяток лет. Длинное, видавшее виды пальто, висевшее на нем как на вешалке, не особо скрадывало болезненную худобу, а скорее даже подчеркивало ее.
Гость пригладил свободной рукой обильно тронутые сединой волосы, прижал обрамленную потрепанной бахромой шляпу ко впалой груди и робко направился к прилавку.
Он не представлял для меня ровным счетом никакого интереса, ибо в его маленьких бегающих глазках явственно читались нерешительность и полное отсутствие авантюризма.
— Чего изволите? — нехотя процедил я, неспешно подойдя к прилавку.
Мое лицо с каждым шагом приобретало все более и более кислую мину, выражающую тоску по великим делам, вселенскую скуку и неготовность к общению.
— Я бы хотел получить немного золота, — сказал мужчина прокуренным басом, закашлялся, и достал из кармана потертого зеленого пальто стеклянный куб, — у меня есть живой Джулс.
— Живой Джулс? — я без энтузиазма оглядел прозрачный контейнер, в котором застыл ставший от страха фиолетовым жук-хамелеон. — И зачем он мне?
— Говорят, они разумны, — с надеждой произнес странник и, пытаясь скрыть волнение, нервно облизал пересохшие губы.
— Все джулсы, которые побывали в моих руках до этого момента, не выказывали даже намеков на существование мозгов, — уверенно соврал я, взял в руки куб и посмотрел в черные глаза-бусинки.
От моего пристального взгляда жук попятился и стал желто-оранжевым, что означало крайнюю степень обеспокоенности.
— Я дам за него унцию золота, — без всякого интереса произнес я и протянул куб посетителю.
— Унцию золота, всего унцию? — выпалил странник, задыхаясь от удивления и, наконец, сфокусировав взгляд. — Да он стоит в тридцать раз больше!
Я молча пожал плечами, и начал внимательно изучать причудливый рисунок многовековых трещин на поверхности каменного прилавка, а горе-энтомолог теребил правый ус, и, видимо, что-то подсчитывал в уме, беззвучно шевеля губами. Инспирированная мной театральная пауза грозила стать бесконечной.
— Пять унций, — натужно выдавил посетитель, пригладил свалявшиеся пепельно-серые волосы, и надел шляпу, делая вид, что собирается покинуть мою гостеприимную обитель.
— Жук может стоить сколько угодно, но я дам за него унцию, — мой голос и взгляд источали бесконечную усталость и категорическое нежелание торговаться.
— Унцию, всего унцию, — запричитал странник, всплеснув похожими на конечности богомола руками, — но в Аркаре ужин с ночлегом стоит вдвое больше!
— Две унции, чтобы Вы не умерли от голода, — отрезал я и подвинул куб с теперь уже ярко-красным жуком еще ближе к моему незадачливому визави, — две унции, и точка, при условии, что в следующий раз принесете мне бутылочку Аркарского.
— Черт с тобой, забирай! — отчаянно выдохнул терзаемый нуждой путник и с досадой хлопнул правой ладонью о прилавок.
— Получите, — бесстрастно сказал я, нажал клавишу на похожей на древнюю печатную машинку кассе, и выложил перед гостем два маленьких мешочка, наполненных золотым песком.
— Ты — не меняла, ты — грабитель! — проворчал возмущенный клиент, надел наконец-таки шляпу, и, развернувшись ко мне спиной, спешно направился к выходу.
— Рад был помочь! — крикнул я вдогонку, и унес джулса в хранилище.
Под кварцевой лампой кожистый панцирь жука приобрел естественный ярко-зеленый цвет, а это говорило о том, что насекомое погрузилось в дремотное спокойствие, которого так остро не хватало мне. Что ж, хотя бы день начался неплохо, подумал я, короед стоит унций двадцать, и нужно успеть его продать, пока не перестанет менять цвета.
Я вернулся в лавку и увидел, что по дороге идет дородный путник, облаченный в пыльные, кое-где проржавевшие рыцарские доспехи. Он брел, что-то бормоча себе под нос и понуро опустив голову. Его разукрашенный золотом меч слишком низко болтался на поясе и со скрежетом волочился по пыли, вычерчивая в ее толще причудливые узоры. Рыцарь остановился, повернул голову в сторону лавки, огладил бороду, и, не выходя из сомнамбулического состояния, направился к двери. Когда он вошел, в лавке сразу стало тесно.
— Привет, — буркнул он, окатив меня перегаром и запахом пота, — не найдется ли у тебя шкуры горного Двалка?
