Инспектор Лапуэнт, вышагивавший рядом с Мегрэ на пути от набережной Орфевр до моста Мари[1], даже не заметил, что на какое-то мгновение его шеф приостановился. Длилось это всего несколько секунд, может, даже менее одной, но именно в этот миг комиссар ощутил себя помолодевшим, почувствовав себя, скажем, не старше своего спутника.
И причиной тому был сегодняшний дивный воздух — кристально-прозрачный, пахучий, вкусный. Точно такое же утро — да и было их в жизни немало! — он пережил ещё давно, будучи совсем молоденьким инспектором, когда едва назначенный служить в Уголовную полицию (парижане называли её тогда ещё «Сюртэ»[2]), он попал в Дорожно-патрульную службу и с утра до вечера утюжил улицы Парижа.
Сегодня на календаре было уже двадцать пятое марта, но только этим днем в Париж ворвалась настоящая весна, и разлившееся вокруг чудное сияние было тем примечательней, что ночью отшумела последняя гроза с далекими раскатами грома. И также впервые в этом сезоне Мегрэ не удосужился надеть так и оставшееся висеть в шкафу пальто, и сейчас шаловливый ветерок то и дело взбрыкивал полы его расстегнутого пиджака.
И это мимолетное видение прошлого побудило Мегрэ неосознанно перейти на свойственный ему в те давние годы шаг — ни медленный, но и не быстрый, не совсем тот, что отличает зеваку, всегда готового приостановиться, чтобы поглазеть на какое-нибудь мелкое уличное происшествие, но и не смахивающий на аллюр прохожего, устремленного к только ему ведомой цели.
Руки за спину, он остро поглядывал вокруг — направо, налево, вверх, фиксируя в памяти образы людей и предметов, на которые уже давно перестал обращать внимание.
Для столь короткого маршрута не было необходимости использовать одну из тех черных машин, что рядком выстроились во дворе здания Уголовной полиции, и они просто брели по набережным. Спугнули при этом голубей, вольготно чувствовавших себя на паперти перед Собором Парижской Богоматери, походя отметили и большой желтого цвета автобус с туристами, прибывшими из Кёльна.
По железному мостику они прошли на остров Сен-Луи, и в окне одного из домов комиссар углядел молоденькую горничную в форменном платье и белоснежном чепчике, казалось, сошедшую с подмосток какого-нибудь театра с Больших бульваров; чуть дальше подручный мясника в белом фартуке отпускал товар; из подъезда здания вынырнул почтальон.
Нынешним же утром дружно проклюнулись на деревьях почки, усеяв их нежно-зелеными крапинками.
— Вода в Сене все никак не спадет, — прорезался вдруг голос молчавшего до сего времени Лапуэнта.
Верно. Целый месяц нескончаемо дождило с редкими перерывами на несколько часов, и почти ежевечерне по телевидению показывали паводки на реках, города и деревни, на улицах которых бушевало половодье. Сену выжелтило мусором — всевозможными обломками, старыми ящиками, сорванными ветками деревьев.
Комиссар и инспектор неспешно проследовали по набережной Бурбонов до моста Мари, отметив, что вниз по течению к берегу была пришвартована сероватого окраса баржа с нарисованным на носу бело-красным треугольником значком фирмы «Компани Женераль». Именовалось судно «Ле Пуату», и подъемный кран, чье пыхтенье и скрежет смешивались с неясным городским гулом, разгружал заполненные песком трюмы.
Несколько выше моста, примерно метрах в пятидесяти от первой, причалила вторая самоходка.
Выглядела она почище, словно с утра её основательно надраили; на корме лениво трепыхался бельгийский флаг; у белого цвета каюты посапывал грудной ребенок, лежа в полотняной колыбели в виде гамака, а очень высокого роста, с тускло-светлыми волосами мужчина, стоявший на палубе, поглядывал в сторону набережной, словно чего-то ожидая.
На борту судна золочеными буквами высвечивалась надпись по-фламандски «Де Зварте Зваан»[3]. Ни Мегрэ, ни Лапуэнт, естественно, не имели понятия, что бы это могло значить.
Было десять часов без двух-трех минут. Полицейские уже добрались до набережной Селестэн и совсем было собрались спуститься по пандусу на нижний уровень, к воде, когда из подъехавшего туда же автомобиля вышли трое, громко хлопнув дверцами.
— Надо же! Прибыли одновременно.
Вторая группа также добиралась сюда из Дворца правосудия, только входившие в неё чиновники работали в той его, на вид более импозантной, части, где размещалась Магистратура[4]. Среди вновь прибывших был заместитель прокурора Паррэн, следователь Дантцигер и некий старичок из числа судебных секретарей, имя которого Мегрэ никак не мог запомнить, хотя и встречал этого человека сотни раз.
Прохожие, спешившие по своим делам, как и дети, игравшие на противоположном тротуаре, не подозревали, что присутствуют при выезде на место происшествия следственной бригады. И этим лучезарным утром он выглядел абсолютно буднично и уж никак не напоминал торжественное официальное действо. Прокурорский чин, вынув из кармана золотой портсигар, машинально предложил закурить Мегрэ, сжимавшему в зубах неизменную трубку.
— Ах да… Постоянно забываю.
Он было высоким изящным блондином холеного вида, и комиссар лишний раз подумал, что именно так обычно и выглядят сотрудники прокуратуры. Вот следователь Дантцигер отличался небольшим росточком, был похож на колобок и одет без претензий. Вообще среди лиц его категории встречаются самые разные люди. Так почему же прокурорские служаки — все, в большей или меньшей степени, — смотрелись скорее как сотрудники Кабинета министров, со свойственными тем образцом поведения, элегантностью, а нередко и спесью?
