— Я люблю эту женщину, — говорил Саша и обнимал Надю за плечи. — Да, люблю.
Наде показалось, что она внезапно заледенела. Как будто сейчас на нее не светили мощные лампы студии кабельного телевидения, а открылся бездонный зев громадного морозильника, готовый поглотить в свое ледяное нутро ее, а не мороженое, с которым она имеет дело целый день. Да, да, не брикеты, стаканчики, рожки, а именно ее. И там, при минус двадцати четырех градусах, она сама, а не они, закалится… И не растает. Никогда и ни в чьих руках…
«Но этот яркий слепящий свет… — лихорадочно заметалось в голове. — Что это, мираж? Похожий на тот, который обманывал, заманивал, морочил голову на черном гудроновом шоссе, вьющемся среди казахской степи? Когда они с подругой Марией летели на рыжих «жигулях» туда, где круглились казахские юрты?»
«Нет, сейчас это не мираж, — одернула себя Надя. — Это вспышка в воспаленном от потрясения мозгу».
— Надя, ты меня слышишь? — Сашин голос стучался настойчиво, казалось, голова вот-вот расколется. — Я говорю тебе правду.
Внезапно перед Надиными глазами замелькали фантики — яркие, зазывные. Она их видела сегодня утром. Мороженое с глухим стуком ссыпалось из холодильника в коробки. И, как всякий человек, в опасный для себя момент вспомнивший о чем-то привычном и хорошо знакомом, Надя Фомина почувствовала, что ее слегка отпустило. Она расслабилась. «Ну да, — подумала она, — вот моя спасительная соломинка. За нее можно ухватиться и не утонуть в этом море света. Только бы не растаяла соломинка слишком быстро. Мороженое все-таки…»
Надя позволила себе выдохнуть и почувствовала, как лицо заливает румянец. Ей показалось, что не только щеки, но и вся она, с ног до головы, стала красной и это видят абсолютно все.
Ей не хватало воздуха, она раскрыла губы, грудь под бледно-зеленой блузкой высоко поднялась. Вот сейчас она успокоится, сейчас…
— Я люблю эту женщину… — повторил Саша, глядя в камеру.
Вдох сорвался. Надя в отчаянии задышала часто и мелко, чувствуя, как кровь отливает от лица. Потом вспомнила, какой толстый слой макияжа положили на него перед началом передачи, и неожиданно для себя успокоилась. Никто не увидит ее пылающих щек.
«Господи, — одернула она себя. — Да что со мной такое? Это ведь не на самом деле. Это телевизионная передача. Прямой эфир…»
Надя медленно повернула голову и посмотрела на мужчину, который стоял рядом с ней и, кажется, больше никогда не собирался убирать руку с ее плеча. Почему он не предупредил ее о том, что так задумано, что это есть в сценарии?
Саша поймал Надин потрясенный взгляд и улыбнулся.
— Видите, — он протянул руку и убрал за ухо выбившуюся прядь светлых Надиных волос, — Надя думает, что это есть в сценарии. Но, — он широко улыбнулся, — клянусь вам… — Серые глаза замерли и не отрывались от камеры. Саша Артемов хорошо знал, что каждый, кто сидит у телевизора, сейчас смотрит ему прямо в глаза. — …Я нарушаю сценарий. — Он сделал паузу, позволяя зрителям осознать, при каком невероятном событии они присутствуют. — Я намерен нарушать сценарий и дальше. Вы станете моими свидетелями. — Он повернулся к Наде и попросил: — Надя, ответь мне.
Надя почувствовала, как заныла шея. Она всегда ныла при сильном душевном волнении. Надя стояла и не мигая смотрела в камеру, не в силах повернуться к Саше. И потом, что она увидит? Его лицо, тоже щедро покрытое гримом. Такое лицо, как он говорит, не прочитывается до конца. Но его рука… Но его пальцы… Они сильнее впиваются в плечо и жгут. Как будто пять раскаленных угольков впечатались в тело.
— Надя, — снова позвал Саша, и она внезапно выпрямилась. Будто звук собственного имени подхлестнул. — Скажи мне, что ты выйдешь за меня замуж.
Никакое мороженое не могло бы дальше оставаться холодным и закаленным от жара подобных слов. Надя почувствовала себя так, будто на нее плеснули кипятком. Сердце с отчаянной силой толкнуло кровь, и та рванулась, понеслась, зажигая все тело.
Как горячо стало в животе… Как напряглись бедра… Колени больше не дрожали. Шея снова обрела подвижность, и Надя медленно повернула голову к Саше. Руки сами собой поднялись, потянулись к его щекам.
— Скажи мне, скажи, — подталкивал он, не отрывая серых глаз от ее зеленоватых. Теперь их зрачки сцепились так, что казалось, никогда больше не смогут оторваться друг от друга. — Скажи мне «да».
Надино дыхание сбилось, она открыла рот и глотнула воздух. Ее взгляд метнулся к Сашиному уху — не вьется ли от него туго скрученная спиралька провода. Нет, не вьется. Значит, это говорит он сам, это не подсказка режиссера, а его собственные слова. И он произносит эти потрясающие слова перед тысячами мужчин и женщин, которые сидят у себя дома и смотрят программу кабельного телевидения.
Так что же, он на самом деле хочет услышать от нее краткое слово «да»? Прямо сейчас? Перед всеми?
Надины губы задрожали и раздвинулись.
А она? Она? Она хочет сказать это «да»?
Надя собиралась еще о чем-то спросить себя. Спросить его. Но губы опередили. С них сорвался шепот, усиленный чуткими микрофонами:
— Да…
Саше показалось, что Надя говорит слишком тихо. И он попросил:
