Крошечный кусок серого городского неба стиснут стенами домов. Небо – наверху, а я – на дне этого колодца. Я на дне.
– Что такое человек? – скрипят цепи старых качелей, раскачивающихся сами по себе. На них никого нет, но на земле почему-то всё равно дрожит чья-то тень. – Человек – он как огонь. Такой спокойный снаружи… И такой же разрушительный внутри.
И в чём смысл этой философии? В чём смысл этих пустых сотрясения звука и мыслей? Нет смысла в том, что не подкреплено реальной основой.
– А что вообще такое реальность?
Странный вопрос. Глупый вопрос. Реальность – то, что реально. Что можно пощупать. Потрогать. Сломать. Убить.
– Как потрогать запах? Как сломать мелодию? Как убить любовь?
Никак. Потому что нельзя сломать или убить то, чего не существует.
– Ты правда в это веришь?
Вера – это когда ты не можешь чего-то доказать. Поэтому я не верю – знаю.
– Ты горишь слишком ярко. Поэтому ты можешь и не успеть…
Знаю, что могу не успеть. Поэтому успею. Должен успеть. Пока не сгорю до конца.
– Вот видишь – ты тоже думаешь, что человек похож на огонь.
Мир освещает ослепительная вспышка белого света, от которого хочется крепко зажмуриться. Мне в лицо летит зажжённая спичка, которая освещает весь этот мир.
– Но чтобы это понять, нужно обжечься.
Я ловлю горящую спичку рукой. Ладонь обжигает болью…
– Помни – мир полон…
…Я открываю глаза.
Надо мной всё тот же потрескавшийся и протекающий потолок. Надо мной нет даже куска неба.
Хотя я всё так же на дне.
На улице идёт дождь.
Он протекает сквозь дыры, сквозь гнилую штукатурку. Вода напитывает собой дерево и попадает на проводку, в которой многие годы не бежал поток электронов. Торчат ржавые гвозди, в воздухе витает сырость. В воздухе стоит шум барабанящего и текущего сквозь дом дождя.
Всё как обычно.
Всё как всегда.
Откидываю старое одеяло, встаю с жёсткой покосившейся кровати, зябко ёжась после сна.
Говорят, что тут широта субтропиков и не бывает холодно, но это не так – мёртвый город на горизонте словно выпивает тепло со всей округи. Может, когда-то тут и было тепло, но когда исчезли люди, исчезло и оно. Кажется, я ещё это помню…
Ещё я помню, что за зимой всегда приходит весна. Но, как оказывается, есть один нюанс – они не приходит ко всем. И мы, чёрт возьми, застряли в этой зиме без снега, но с залезшим в самые кости холодом пустого города.
Пахнет едой. Не слишком вкусной, но всё-таки едой.
– Проснулся? – в комнату заглядывает улыбающийся Белый. – А я нам завтрак приготовил! Получилось – просто пальчики оближешь!
– А руки ты мыл? – хмуро спрашиваю я.
– Конечно!
– А если проверю?
Руки этот обормот, конечно, не мыл. Ему, видите ли, не нравится, что текущая из одного крана на весь брошенный дом вода несёт тухлятиной… Хотя чудо, что у нас тут вообще вода есть – ей в городе отключили уже давно.
Холодная вода, отдающая ржавчиной, обжигает руки и летит в лицо. Это чтобы проснуться, чтобы наверняка. Натягиваю растоптанные кроссовки, надеваю спортивные штаны и толстовку, накидываю капюшон на голову.
Сбегаю по лестнице, вылетаю наружу. Дождь кончился, но на земле ещё стоят лужи. Вдыхаю свежий утренний воздух, пахнущий озоном, закрываю глаза…
Хорошо.
Иду, постепенно переходя с шага на бег, и нарезая круги вокруг здания. Один, второй, третий, десятый… Залетаю на старую спортивную площадку, на бегу натягивая на руки перчатки со срезанными пальцами.
Мокрый асфальт врезается в костяшки – сначала отжимания. Потом – турник. Потом – «груша».
Грохот ударов по висящей канистре из-под бензина эхом отдаётся болью в костяшках. Облаками брызг разлетается скопившаяся на импровизированной боксёрской груше вода. Металл крепок, но человек ещё крепче, иначе бы кое-кто уже давно ржавел на свалке…
Или всё-таки кое-кто уже и так на свалке? Или всё-таки кое-кто и так уже рассыпался ржавым пеплом?
…Пора возвращаться – в место, которое язык не поворачивается назвать домом. Просто здание. Когда дует ветер – оно скрипит и так и норовит рассыпаться кучей мусора. Когда идёт дождь – он течёт сквозь него от крыши до фундамента.
Не дом – просто здание, в котором мы живём. Но мы всё-таки живём в нём.
…Снова умыться – на этот раз не чтобы проснуться, а чтобы хоть немного смыть пот и городскую пыль…
Из осколка зеркала на меня смотрит худой темноволосый и темноглазый парень лет шестнадцати с крестообразным шрамом на щеке.
Если есть инь – должен быть и янь. Если есть в мире Белый, миру нужен и Чёрный. Всё верно. Но несправедливо. Для нас. Мы ехали на заокраинный запад, как в страну света, а оказались в долине, куда не заглядывает солнце.
Если всё плохо – не стоит думать, что это конец. Потому что как бы ни было плохо, ещё хуже может быть всегда.
– Приятного аппетита! – Белый поправляет шапку на голове и, прищурив левый глаз, нацеливается вилкой на порцию дешёвой китайской лапши.
– Приятного, – бурчу я и тоже принимаюсь за еду.
Не пища богов – причём, весьма. Та ещё гадость, по правде. Зато бесплатно. Нашёл я тут один заброшенный склад, где кое-какая еда ещё сохранилась… Срок годности, правда, уже почти на всём истёк, но есть всё равно можно. Один чёрт там консервантов больше, чем той же сои…
