— Ох, прямо в ад идем!
Облокотившись на поручни, два рыбака глядели на город Хакодате, изогнувшийся вдоль залива, как высунувшаяся из раковины улитка. Один из них сплюнул обсосанный до самых пальцев окурок. Отскакивая и крутясь, окурок полетел вниз вдоль высокого борта судна. От рыбака несло водкой.
Пароходы, плавно покачивающие на волнах свое раздутое красное брюхо; суда, всем корпусом накренившиеся набок, точно их в разгаре погрузки за рукав потащили из моря; буи, похожие на большие колокольчики; катера, как клопы, хлопотливо снующие между пароходами; на волнах какая-то шуршащая ткань из сажи, хлебных корок, гнилых фруктов... При порывах ветра дым стлался по волнам, и тогда доносился душный запах каменного угля. Иногда совсем близко раздавался грохот лебедки.
Прямо перед краболовом>[1] «Хаккомару» стоял обшарпанный парусник; из его клюзов, похожих на ноздри быка, тянулись вниз якорные цепи. Видно было, как на палубе всё ходят взад и вперед, как заводные куклы, два иностранца с трубками в зубах. Судно, по-видимому, было русское—наверно, сторожевик, наблюдающий за краболовами.
— А у меня ни гроша, вот черт!
С этими словами рыбак придвинулся ближе к другому, притянул его руку к своему боку и прижал ее к арману штанов под курткой. Там у него лежало что-то похожее на маленькую коробку. Товарищ молча посмотрел ему в лицо.
— Карты, — хихикнув, пояснил рыбак.
На шлюпочной палубе лениво курил важный, как генерал, капитан. Папиросный дым поднимался над его носом прямо вверх и клочками рассеивался в воздухе. Матросы, шлепая сандалиями на деревянных подошвах, носились с корзинами провизии для «парадных» кают.
Все было готово. Пора было отваливать.
С палубы через люк, ведущий в помещение для чернорабочих, видно было, как на нарах полутемного трюма копошатся мальчишки, галдевшие, точно птенцы, высунувшие клювы из гнезда. Все это были подростки четырнадцати-пятнадцати лет.
— Ты откуда?
— Из квартала...
Все оттуда же. Все это были дети из бедняцких трущоб Хакодате. Из-за этого одного они держались вместе.
— А на тех нарах?
— Из Намбу.
— А эти?
— Из Акита.
Земляки расположились вместе на одной полке.
— Из какой местности Акита?
Тот, у которого из носа текло, а веки были воспалены, точно вывороченные, ответил:
— С севера.
— Крестьянин?
— Да.
В спертом воздухе стоял кислый запах, точно от гнилых фруктов. Из соседней кладовой, где стояло несколько десятков бочек солений, несло мерзким зловонием.
В полутемном углу мать в мужской куртке, в штанах, с платком на голове, как полагается женщинам при выходе, чистила яблоки и кормила ими сына, забравшегося на нары. Глядя, как он ест, сама она ела свернувшуюся кольцом кожуру. При этом она что-то говорила, то развертывая, то опять завязывая маленький сверток, лежавший рядом. Таких женщин было несколько. Ребята, приехавшие издалека, которых некому было проводить, время от времени украдкой посматривали в их сторону.
Женщина, с головы до ног покрытая цементной пылью, раздавала карамель соседним мальчишкам.
— Вы уж не обижайте моего Кэнкити! — приговаривала она. У нее были шершавые руки, узловатые и безобразно большие, точно корни дерева.
Женщины утирали сыновьям носы, вытирали им платками лица, оживленно переговаривались.
— У тебя дети как, не болеют?
Матери понимали друг друга с полуслова.
— Ага...
— А мой совсем хилый. Прямо не знаю, что с ним делать.
— Э, всюду так!
Отвернувшись от люка и глотнув свежего воздуха, оба рыбака перевели дух. Угрюмо, вдруг замолчав, они вернулись от норы для чернорабочих в свое лестницеобразное «гнездо» в носовой части корабля- Здесь каждый раз, когда подымали или опускали якорную цепь, все подскакивало и сталкивалось друг с другом, словно брошенное в бетономешалку.
Рыбаки лежали в полутьме вповалку, как свиньи.
Да и запах здесь стоял тошнотворный, точно в хлеву.
— Ну и вонь! Ну и вонь!
— Да ведь мы здесь! Вот и несет тухлым.
Рыбак, у которого голова была похожа на красную ступку, опорожнил бутылку водки в чашку с отбитым краем и, с чавканьем жуя сушеную каракатицу, выпил. Рядом с ним другой, лежа на спине, ел яблоко, рассматривая журнал в истрепанной обложке.
В кружок из четырех рыбаков, занятых выпивкой, протискался пятый, еще не успевший напиться.
— Четыре месяца на море. Думал, хватит...
С этими словами крепкий и рослый рыбак сощурился, облизывая толстую нижнюю губу.
— А в кошельке-то вот что!
Он потряс перед глазами кошельком, плоским, как сушеная хурма.
— Та вдовушка хоть и мала ростом, но и сильна же...
— Брось ты!
— Ну, ну. валяй!
Собеседники расхохотались.
— О, гляди-ка, гляди! Что делается, а? — сказал один рыбак, уставившись осовелыми от водки глазами на нары напротив и показывая в ту сторону подбородком. Там рыбак передавал своей жене деньги.
— Глянь, глянь!
Разложив медяки и бумажки на крышке небольшого ящика, они вдвоем их пересчитывали. Мужчина, слюня карандаш, записывал что-то в записную книжку.
— Гляди!
— У меня тоже дома жена и дети, — вдруг, словно рассердившись, проговорил тот, который рассказывал о вдовушке.
Неподалеку на нарах молодой рыбак, с длинным, посиневшим и распухшим от перепоя лицом, громко рассказывал:
