Краболов - [3]

Бой в накрахмаленной короткой белой куртке торопливо понес в салон на корме пиво, фрукты и рюмки для водки. В салоне находились «страшные люди» из Компании —  капитан, инспектор, господа с миноносца, несущего охранную службу на Камчатке, начальник морской полиции, «портфели» из союза моряков.

—  Лакают, сволочи! Где это видано? —  сердито сказал бой.

В «норе» у рыбаков зажглась тусклая электрическая лампочка. От табачного дыма и людского дыхания воздух стал мутным, вонючим: «нора» была точно нужник. Люди на нарах копошились, как черви.

В люк спустилось начальство во главе с инспектором рыбных промыслов: капитан, начальник цеха и начальник чернорабочих. Капитан все время поглаживал платком верхнюю губу, осторожно, чтобы не задеть закрученных усов. На полу в проходе валялась кожура от яблок и бананов, грязные носки, соломенные сандалии, зерна вареного риса. Настоящая выгребная яма!

Покосившись на все это, инспектор без стеснения плюнул. Лица у начальства были красные —  видно, что они только что пили.

— Я скажу несколько слов.

Инспектор, коренастый, как староста носильщиков, поставил ногу на перекладину нар и, ковыряя во рту зубочисткой и время от времени сплевывая застрявшую в зубах пищу, начал говорить:

— В общем, и так известно, и нечего долго распространяться, что на краболов нельзя смотреть просто как на прибыльное дело одного предприятия. Это важный международный вопрос. Это борьба один на один.

Кто лучше, — мы ли, народ Японской империи, или роскэ?[3] И если —  впрочем, я, конечно, и мысли такой не допускаю, — но если случится, что мы потерпим поражение, то японским парням, которые распустили сопли, остается только одно: вспороть себе животы и кинуться в Камчатское море. Хоть мы и малы ростом, но не потерпим, чтобы над нами взяли верх эти разини роскэ! Далее... Наша камчатская рыбопромышленность, не только крабовые консервы, но и кета и горбуша, в международном отношении занимает не сравнимое с другими государствами блестящее положение. Кроме того, на нее возложена важнейшая внутригосударственная миссия в связи с вопросами перенаселения и питания. Ну, пожалуй, не стоит вам об этом говорить: вы не поймете... Но как бы там ни было, вы должны знать, что ради великой миссии Японской империи мы, не щадя жизни, отправляемся в путь по бурным волнам северного моря. И там; как и всюду, нас будут охранять военные суда нашей империи... А если найдется кто - нибудь, кто станет себя вести, как это можно у роскэ, и подстрекать других нелепыми разговорами — это будет просто значить, что он предает Японскую империю. Этого не должно быть, я прошу вас это хорошенько запомнить...

Инспектор, протрезвляясь, несколько раз чихнул.

Возвращаясь в поджидавший их катер, пьяные господа с миноносца прыгающей походкой, как заводные куклы, спустились по трапу. Матросы, не зная, как управиться, подхватили командира миноносца, точно мешок с галькой. Он размахивал руками, брыкался, болтал что-то несуразное и брызгал слюной прямо в лицо матросам.

— При других важничают, а вот, погляди! — тихо сказал один, отвязывая веревку с площадки трапа, и поглядел на командира, которого, наконец, усадили в катер.

— Когда же мы дадим им по шее?

На мгновение они испуганно сжались... но тут же расхохотались.

2

Далеко справа, в сером, как море, тумане, видно было, как сверкает маяк бухты Сюкуцу. В ту сторону, куда он поворачивался, на много миль протягивался таинственный далекий серебристый луч.

Начиная с Румоэ, посыпал мелкий пронизывающий дождь. Руки рыбаков и чернорабочих окоченели, точно крабовые клешни, и они грели их, то засовывая за пазуху, то поднося трубочкой ко рту и согревая собственным дыханием. Струи дождя, похожие на серые волокна тушеных бобовых стручьев, безостановочно падали на такое же серое, тусклое море. Ближе к Вацуканай дождь полил ливнем, широкая поверхность моря волновалась, как полотнище флага на ветру. Потом волны стали мелкими и частыми. Ветер зловеще выл в мачтах. Все скрипело и стонало непрерывно, словно расшатались заклепки в обшивке и переборках. Когда вошли в пролив Лаперуза, это судно, водоизмещением почти в три тысячи тонн, судорожно вздрагивало, точно его одолевала икота. Как будто подхваченное какой-то чудовищной силой, оно взлетало вверх, на секунду повисало в воздухе и опять низвергалось. Тогда появлялось неприятное ощущение, как бывает, когда спускаешься в лифте. Рабочие пожелтели: они страдали морской болезнью; их все время рвало, они только тупо поводили глазами.

Через круглые, мутные от брызг иллюминаторы иногда показывался жесткий силуэт покрытых снегом гор Сахалина. Но сейчас же его скрывала волна, вздымавшаяся за стеклом, точно ледяная альпийская гора. Открывалась глубокая жуткая пропасть. Накатываясь, волна ударялась об иллюминатор, рассыпалась, взметалась пеной и уходила назад, все дальше и дальше. Она скользила по стеклу и растекалась, как узор в калейдоскопе. Иногда пароход вздрагивал всем корпусом, словно засыпающий ребенок. С нар что-то падало, глухо трещало, волны с гулом били в борт... Из машинного отделения доносился стук машин, сопровождавшийся легким сотрясением: дот-дот-дот... Иногда, когда судно поднималось на гребень волны, винт вертелся вхолостую и шлепал лопастями по воде.