Николай Внуков
Компанеевка и дальше (рассказ)
Он стоял рядом со мной у барьера дежурного администратора псковской гостиницы «Октябрьская» и заполнял бланк.
Я сделал ошибку в своем, потянулся за новым, и тут мой взгляд упал на его руку, держащую авторучку. Я поймал себя на том, что уже второй и третий раз засматриваюсь на эту руку и не могу сосредоточиться именно из-за нее.
Я оглядел его с головы до ног.
Невысокий, плотный, в поношенном черном костюме, в черных туфлях, давно потерявших блеск. Голова тяжелая, крупная, с редкими седыми волосами. На полу у ног потертый чемодан.
Лица я не видел, только контур впалой щеки, подбородок и часть носа.
Он писал медленно, перечитывая каждое слово, будто боялся ошибиться. Авторучка, спотыкаясь, бродила по листку. Левой рукой он одновременно придерживал бланк и раскрытый паспорт.
Снова я взглянул на его правую.
Широкая, с толстыми сильными пальцами, привыкшими к лопате или к рулю автомобиля. Но кожа уже сухая, старческая, сквозь нее проглядывают голубые веточки. И татуировка на тыльной стороне — маленькая звездочка с серпом и молотом посредине. Синие лучи точками расходятся от нее во все стороны.
Татуировка и привлекла мой взгляд. Где-то я уже видел такую.
Он кончил писать и подал листок дежурной вместе с паспортом.
Потом повернулся в мою сторону.
Нет, это лицо было мне незнакомо. Обычное усталое лицо человека, много работающего на свежем воздухе, потому что пятна загара навечно въелись в щеки и лоб.
Он мельком взглянул на меня и сразу отвернулся. Но я успел заметить длинный белесый шрам на подбородке, плотно и горестно сжатые губы и резкие морщины, идущие к уголкам рта от крыльев носа.
— Будете платить за сутки или сразу за трое? — спросила администратор казенным голосом.
— За сутки, — ответил он и вынул из кармана бумажник.
Пока он доставал из бумажника деньги, перед моими глазами снова мелькнула синяя звезда.
Дежурная положила на доску барьера паспорт, сдачу и карту гостя, достала из ячеистого ящика ключ.
— Двести двенадцатый, — сказала она.
— Спасибо.
— Следующий, — сказала дежурная, поднимая на меня глаза.
— Да, да, сейчас, — кивнул я и торопливо начал заполнять листок.
В номере я переоделся, разложил на тумбочке необходимые вещи, включил свет и задернул занавеску окна.
Шум вечернего Пскова приглох.
Я вынул из портфеля газету и завалился на кровать.
Каждый раз, когда попадал в этот город, я выматывался до изнеможения. Хотелось единым днем охватить Детинец, Кром, Запсковье, Мирожский монастырь, глохнущий в тишине кустов, и особенно церковушки. Эти церковушки, разбросанные по разным углам города, привлекали меня больше всего. Я мог любоваться ими часами. Удивительная архитектура — теплая, домашняя, я бы сказал даже — интимная. Белые стены, затертые известью, как бы выглажены рукой. Простенькие фасады оживлялись двумя-тремя полосками зубчатого орнамента. Особенно играл этот орнамент на закате. И какие имена: Козьма и Дамиан с Примостья, Михаил-архангел, Успение у Парома, Василий с Горки…
Первый раз я попал в Псков сразу после войны. Город был страшен. Улицы едва намечались между обломками зданий. Редкие, бедно одетые прохожие волокли на детских санках какие-то мешки. В парке на уровне человеческого роста торчали обгорелые пни, над которыми вились вороны, не зная, куда присесть… И над всем этим — низкое, медленно текущее серое небо, без просветов, однотонное, безнадежное. Казалось, ничто уже никогда не встанет из праха и смятая, поруганная красота древности окончательно развалится под унылыми дождями и сама превратится в грязь.
Но скоро начали расчищать Довмонтов город, а еще через некоторое время поднялись из земли древние стены. И вот теперь…
Я развернул газету, но читать не хотелось, и я бросил ее на коврик у кровати.
Все впечатления дня вдруг закрыла синяя звездочка, серп и молот и точками разбегающиеся в стороны лучи…
В жизни я видел много разных наколок. Мне было тогда четырнадцать. Я и три моих школьных друга добыли где-то последний том «Словаря» Ушакова. Там, в конце, были помещены ходкие латинские изречения. Помню, нас поразила их краткость. «Когито, эрго сум», «Пер аспера ад астра», «До ут дэс»[1]. Мы вызубрили по десятку изречений и при случае, для шика, вворачивали их в свои разговоры. В конце концов каждый из нас выбрал себе девиз. У меня на левой руке, на середине кисти — заносчивое: «Пер аспера ад астра» — «Через тернии к звездам». Жизнь рисовалась нам тогда звездной.
И тут меня будто подбросило на кровати.
Я вскочил, нашарил ногами тапочки и сел к столу.
Новочеркасск! Вот где была синяя звездочка с разбегающимися лучами. Новочеркасск… Нет, Новочеркасск — город, а там было что-то вроде местечка. Дальше, западнее… Стоп, стоп, как же оно называлось? Какие там были поселки? Запомнились Апостолово, Лихаревка, Зеленое. Нет, нет, что-то на «К»… Был, кажется, Казанок, потом Купреево, Константиновка… Нет, что-то такое общее, объединяющее, компанейское…
Компанеевка!
Конечно, это была Компанеевка. Именно Компанеевка. И еще имя и фамилия, прочно связанные с этим названием: Алексей Очеретин.
Компанеевка, танки, Алексей Очеретин.