Воскресным утром, в день своей смерти, Коко поехала покататься на автомобиле. Укутавшись в теплое твидовое пальто, чтобы защититься от январского холода, она сидела позади шофера у окна. В зеркальце над шофером отражалось лицо женщины под девяносто. Глаза, исчерченные кровеносными сосудами, и ресницы длинные, как страусовые перья. У нее была очень морщинистая кожа, огрубевшая от чрезмерного пребывания на солнце и от курения.
— Мадемуазель, куда ехать?
— Все равно. Куда-нибудь.
Набрав скорость, автомобиль затарахтел по булыжникам мостовой. Сжавшись в уголке на заднем сиденье, Коко ощущала, как холод пробирает ее до костей.
— Отвратительно, правда? — сказал шофер.
— Что?
Шофер взмахнул обеими руками.
— Это.
Коко что-то пробормотала и надела очки. Вдалеке привидениями покачивались деревья. Колокола церкви Святой Магдалины уныло отвечали на веселый колокольный звон, кругами расходящийся от церквей, расположенных в центре Парижа.
И тут Коко увидела нечто поразительное. Улицы были усыпаны тушками мертвых птиц. Больше всего там было голубей. Коко осторожно выглянула в одно окно, затем в другое. Лицо ее будто накрыло тенью.
— Остановитесь! Я хочу выйти!
Шофер остановил автомобиль. Когда он торопливо вышел из машины, чтобы помочь Коко, у него свалилась шляпа. Несмотря на живость и подвижность, присущие Коко даже в ее возрасте, она была очень хрупкой и слабой, и для того чтобы выйти из машины, ей требовалась поддержка сильной мужской руки.
Коко оглянулась и не поверила своим глазам. Вся улица была завалена застывшими трупами птиц с поднятыми вверх лапками. Птицы — в основном серые, с вкраплением фиолетового и с радужными ленточками вокруг шеек — лежали голова к голове, вяло раскинув крылышки, клювы слегка приоткрыты. На ногу Коко медленно опустилось серое перышко.
— Господи! — По телу Коко пробежала дрожь отвращения. Она чуть не упала в обморок.
Глянув на высохший фонтан, она увидела еще более ужасающую картину. В чаше фонтана валялись разодранные трупики птиц. Вокруг фонтана разлетелись бесчисленные перышки.
— Что произошло? — в полном недоумении спросила Коко.
— Приказ властей. Птицы заполонили город, они налетали на окна автомобилей, разносили заразу… — Голос молодого человека был сух и бесстрастен. — Об этом писали в газетах.
— Но как?.. — Коко обвела рукой место побоища.
— Ночью в фонтаны парка насыпали яд, — ответил шофер, — достаточно сильный, чтобы убить голубей. — Он потер руки в кожаных перчатках. Шофер замерз, на нем была только униформа отеля «Ритц», сшитая из тонкой кожи. Видя, что Коко жаждет побольше узнать о случившемся, он добавил:
— Выбрали ночь с субботы на воскресенье, чтобы в воскресенье было легче все это убрать.
Только теперь Коко заметила небольшую армию дворников. Она стала наблюдать за людьми в светло-голубых халатах, занятых грязным делом уборки мертвых птиц. Эти люди с лопатами показались ей похожими на мрачных крупье казино.
У Коко подкосились ноги, и ей пришлось опереться на машину, чтобы устоять. На перчатках появились пятнышки пыли. В голове послышался настойчивый внутренний голос, в ушах зазвенело.
— Мадемуазель? — Шофер прислушался, но понял, что бормотание Коко к нему не относится.
Мысленно Коко представила себе Игоря, его коллекцию птиц. Как он опечалился бы! В какой ужас пришел бы, увидев это побоище.
Коко испугала мысль о том, что ей так его не хватает, даже теперь. Один за другим из жизни уходят ее приятели. Но он еще жив. Странно, подумала она, как это они оба выжили, когда почти все вокруг поумирали. Коко с нежностью стала вспоминать то лето, которое они провели вместе на ее вилле Бель-Респиро. Пятьдесят лет назад.
Ее удивило резкое ощущение утраты и окружившей ее пустоты.
И в этой пустоте что-то настойчиво звенело.
Рядом стоял шофер, терпеливо ожидающий ее следующего каприза.
— Мадемуазель?
Коко рассеянно ответила:
— Что?
Вернувшись в настоящее, она смотрела на тонкие сучья деревьев и слушала тишину, наступившую после того, как умолкли колокола. Коко поморщилась от запаха разложения.
— Мне холодно. — Она внезапно поежилась. Пальцы в перчатках онемели. Еще плотнее запахнув пальто, она этим резким движением обозначила свое желание вернуться в машину.
Автомобиль быстро отъехал от тротуара, и Коко, пытаясь увидеть свое отражение в зеркальце пудреницы, проворчала:
— Помедленнее! Что за спешка? — И снова в голове у нее что-то зазвенело, будто оса забилась о стенки жестяной банки.
В этот серый день Коко отчаянно хотелось ярких красок. Казалось, даже безвкусные кричащие рекламы потеряли свой цвет и блеск. Дрожащей рукой Коко провела губной помадой по сжатым губам, накрашенный жизнерадостным красным, рот ее стал маленьким светлым пятном в серости этого утра.
Коко сняла перчатки и увидела, какие скрюченные, какие шишковатые у нее руки. Ей было противно смотреть на эти клешни, покрытые, словно проказой, коричневыми пятнами.
Коко не желала быть старой. Она ненавидела неизбежность и неумолимость старения, сравнимого с осенним листопадом при наступлении холодов. Никогда не прикладывающая никаких усилий к тому, чтобы быть женственной, теперь она чувствовала себя не столько женщиной, сколько висящим в воздухе кожаным мешком, набитым костями и готовым соединиться с землей. Все случилось слишком быстро. Ее жизнь, как расплывшееся пятно, так же скоро пронеслась мимо нее, как сейчас мимо окон ее машины проносятся улицы города.
