Прошло двенадцать месяцев после смерти Максима. Весь этот год Кармелита не снимала траура по любимому. И последним подлецом будет тот, кто подумал, что эта девушка могла бы поступить иначе. (Она, бедная, и жить перешла в конюшню, подобно святым мученицам прошлых веков.) Зато Люцита обрела счастье — обвенчалась со своим Богданом. Правда, счастье-то оказалось… как бы это сказать, со щербинкой, поскольку Рыча из тюрьмы по-прежнему не выпускали: стараниями господина Солодовникова шло бесконечное следствие.
Тамара с Игорем совсем уж обжились в гостинице. Да-да, с Игорем. Он вернулся в Управск. Такой уж человек: чтоб ни делал — ничего толком не получается. Вот и приходится каждый раз возвращаться к Тамаре. Олеся же, наконец, осталась в большом доме наедине со своим любимым Колей — Николаем Андреевичем Астаховым. Да только полного счастья ей это почему-то не принесло…
Форс просто ушел на дно, как сом. Изредка брал какие-то заказы, но в основном старался поменьше соприкасаться с окружающим миром. Наверное, для того, чтобы не ранить себя воспоминаниями о дочери.
Да, пробежал год. Целый год без Максима…
Что-то случилось с Торнадо. Заболел конь. И конь-то ведь не свой, а Миро. Просто живет он у Баро на конюшне — там ему лучше, раз уж табор осел в Управске.
Баро любит лошадей; лошади — это то, что он оставил себе, современному бизнесмену, от прежней кочевой жизни. И дочку свою Кармелиту сызмальства воспитал в любви к лошадям. И лучший конюх всей Средней Волги — Сашка Кружка — работает на его конюшне. А вот поди ж ты — не доглядели, заболел конь…
И ведь конь для цыгана — это как продолжение самого себя. Как рука или как нога. Или даже как сердце. Плохо, когда больное сердце. А уж когда на совести не твое, а чье-то больное сердце — еще хуже.
Всю ночь Кармелита и Сашка не отходили от Торнадо — коня знобило, он уже сутки ничего не ел. Утром на конюшню заглянул и Баро. Сашки нигде не было видно, а Кармелита дремала, сидя возле больного красавца. Отец подошел к спящей дочери, постоял с минуту рядом и тихо позвал:
— Кармелита… Доченька…
Девушка проснулась, Баро обнял ее, и Кармелита сразу же стала рассказывать отцу, что Торнадо за эту ночь, увы, лучше не стало.
— А почему ты одна? Где Сашка?
— Пошел на вторую конюшню лошадей кормить. Скоро придет.
— А сама-то ты хоть завтракала?
— Ну насчет этого, пап, можешь не переживать — Груша уже свое дело сделала!
Отец ласково улыбнулся, а Кармелита спросила:
— Ты-то куда собрался с утра пораньше?
— В милицию. Следователь назначил на сегодня разговор о том, чтобы Рыча под залог выпустить.
— Пап, знаешь что… Я с тобой пойду, ладно?
— А у тебя там что за нужда?
— Мне с Рычем поговорить надо. Я обещала Люците.
* * *
Приехав из Лондона с аукционными покупками, Николай Андреевич расцеловал Олесю. Потом забросал ее вопросами о том, что происходило в конторе в его отсутствие. И, не дослушав ответа, убежал в кабинет распаковывать добычу коллекционера. С особой нежностью разворачивал главную свою гордость — рисунок великого Дюрера. Сразу развешивать картины по стенам не стал — долго! Просто разложил их на диване так, чтобы удобно было любоваться.
В кабинет заглянула Олеся, слегка обиженная. Но Астахов даже не обернулся.
— Коля, Коля… — Она даже не звала его, а просто проговорила имя любимого человека с ноткой возмущения в голосе.
Астахов вздрогнул, оторвал взгляд от бесценных приобретений, посмотрел на любимую и нежно позвал ее:
— Иди сюда!
Он обнял Олесю и стал рассказывать ей обо всех картинах вместе и о каждой в отдельности.
Но, стойко выдержав лавину информации и восторгов, которые обрушил на нее Астахов, Олеся только сказала в ответ:
— Коля, а ведь я тебя ждала целых два дня!
— Олеся!.. — Николай Андреевич даже не понял сразу, о чем говорит его любимая. А поняв, изменился в лице и сжал ее руки в своих. — Прости меня! Прости… Слушай, я же тебе подарок привез!
Астахов стал торопливо шарить по карманам своего костюма.
— Вот! — Он вынул из пиджака маленькую коробочку.
Олеся открыла ее — внутри лежали изящные сережки. И в каждой из них был драгоценный камушек, причем точно такой же, какой и в колечке, подаренном ей Астаховым сразу после признания в любви. Олеся засмотрелась на подарок, затаив дыхание.
— Нравится? — нарушил тишину Астахов.
— Очень!
— Угодил?
— Спасибо, Коля! Спасибо!
Повозившись еще часа полтора, Астахов лично развесил картины по стенам, не доверив эту работу никому другому. И все не мог наговориться о своих покупках.
— Ты даже представить себе не можешь, какая там из-за них была драка! — все рассказывал и рассказывал он Олесе. — Очень жесткий был аукцион — с пеной у рта торговались. Но ради такого мастера никаких денег не жалко!
— Коля, а если бы ты их не получил, ты бы очень расстроился?
— Расстроился — это не то слово! Да у меня бы просто сердце остановилось!
— А как же все остальные, Коля? Как же все те, кто не вхож в нашу гостиную? Им никогда этой красоты не увидеть?
