Кармелита. Счастье цыганки - [3]

— Нет… Я останусь здесь из-за того, что случилось с Максимом, из-за того, что случилось с Розаурой, из-за того, что ее дети остались сиротами!

— Богдан! — перебила его Кармелита. — Суд решит, за что и как тебе отвечать. Зачем же ты сам себя судишь?

— Я виноват перед Богом и перед людьми. И неужели ты думаешь, что там, на свободе, я смог бы обо всем этом забыть? Спасибо тебе за добрые слова, Кармелита, но ты лучше уходи!

* * *

Алла добилась-таки у Форса разрешения на проведение выставки Светиных работ, но потом быстро к этому делу охладела, занятая своими более срочными делами. И организация выставки полностью легла на хрупкие Сонины плечи. Узнав, что прошлую экспозицию Светиных работ организовывал Антон Астахов, девушка нашла его и начала уговаривать помочь ей. Правда, уговорить Антона удалось только на то, чтобы прийти в старый управский театр, где уже были развешаны работы художницы. Парень до сих пор тяжело переживал утрату единственных людей в мире, которых он, как оказалось, любил по-настоящему: утрату Светы и их не родившегося ребенка! Мог ли он раньше подумать, что их потеря станет для него таким горем.

В пустом фойе театра Соня разложила необходимые для проведения выставки бумаги и поначалу появившегося на пороге Антона не заметила. Но стоило ему сделать по театральному вестибюлю первый шаг, гулко отразившийся эхом под сводами пустого помещения, как Соня, вздрогнув, обернулась:

— Ой!.. Здравствуйте, Антон! Я очень рада, что вы все-таки пришли.

— Пришел, как и договорились.

По-деловому пожали друг другу руки, и Антон стал рассматривать висевшие на стенах работы. Это были совсем не те полудетские картины, которые он сам развешивал тут когда-то. За те несколько месяцев, что были отпущены ей после первой неудачной выставки, художница Светлана Форс изменилась почти неузнаваемо. Собственно, тогда-то она и стала настоящей художницей. На первой выставке ее картины громко кричали со стен, кричали ни о чем. Сейчас же они говорили. И говорили с ним, Антоном. С ним говорила сама Светка…

Но и Соня тоже хотела с ним поговорить:

— Антон, ну, я не знаю даже с чего начать — ничего не успеваю. Понимаете?

— Да-да. — Антон как будто очнулся.

— Нам нужно организовать хорошую рекламную кампанию, — перешла к делу Соня. — Вы же, как человек опытный, знаете — нужно заявить о выставке как можно громче. И сделать это нужно везде — на телевидении, в газетах…

— Да, Светка была бы рада. Но вы знаете, Соня, боюсь, что я не смогу вам помочь…

— Почему? Света была замечательным художником — неужели вы не хотите, чтобы о ней узнали?!

— Да нет, хочу и даже очень. Но, вы знаете, я работаю, и потом…

— Антон, только не отказывайтесь, я очень вас прошу! В рекламной кампании что главное? Договориться везде с людьми — а вы это умеете!..

— Соня, скажите, а почему вы так уж во мне уверены? — спросил Антон, который сам в себе был уверен не так уж сильно.

— Ну вы ведь организовали ее первую выставку.

— Да, было дело. Но вы, наверное, не знаете, что та первая выставка провалилась. Так что менеджер из меня…

— Но, может быть, она тогда, как художник, еще не созрела. Да и вы тогда, наверное, работали в одиночку?

— В одиночку…

— Ну вот! А теперь мы будем работать вместе!.. И, кроме того, я предлагаю вам хорошую зарплату. Так что это будет для вас и интересно, и выгодно… Ну и, наверное, очень для вас важно?.. Соглашайтесь, Антон! Соглашайтесь, пусть для вас эта выставка будет в память о Свете, а для меня — в память о Максиме.

Антон молчал, еще и еще раз переводя взгляд с одной Светкиной картины на другую. И когда Соня уже подумала, что уговорить его не удастся, вдруг ответил:

— Хорошо, я согласен.

— Спасибо вам. Спасибо вам огромное!

— Правда, я не уверен, что от меня будет много проку, но я буду стараться. — Он даже улыбнулся.

* * *

Следователь Солодовников заперся в кабинете с прокурором, а Баро и Люциту попросил подождать в коридоре.

— Ну что, Ян Альбертович, — говорил Солодовников прокурору, человеку, как говорится, тертому. — Я считаю, что с нашей стороны было бы очень рискованно освобождать Голадникова до суда, пускай даже и под залог.

— С одной стороны, Ефрем Сергеевич, вы абсолютно правы, — отвечал прокурор, задумчиво покряхтывая и потирая лысину. — Но, с другой стороны, если мы сейчас откажем Зарецкому, он ведь на этом не остановится — он обратится в областную прокуратуру, в Генеральную, в суды всех инстанций…

— Ну и что? Канитель получится долгая — пускай себе обращается!

— Все это, конечно, так, Ефрем Сергеевич, но ведь канителить все это время будут не кого-нибудь, а нас с вами. А оно нам надо?

— Что же вы предлагаете?

— Очень просто. Раздача слонов отменяется! Мне кажется, разумным будет назначить такую сумму залога, которую Зарецкий все равно выплатить не сможет. Разумеется, в строгом соответствии с действующим законодательством. И, таким образом, господа присяжные заседатели, мы убиваем сразу двух зайцев!

Солодовников не возражал, и, оговорив с прокурором все подробности, вызвал в кабинет давно дожидавшихся Баро и Люциту.

— Рамир Драгович! — слово взял прокурор. — Мы посовещались, и я решил, что можем отпустить подозреваемого под залог до суда… Но предупреждаю вас — сумма залога будет большой, очень большой.