1.
На пути к colmado за пивом для дядюшки Рафа вдруг остановился и наклонил голову, будто слушая доносящуюся откуда-то издалека, для меня неслышную, весть. Мы были уже почти у colmado, можно было различить музыку и пьяную болтовню. Тем летом мне было девять, а брату - двенадцать, и он хотел увидеть Израиля. Рафа посмотрел в сторону Барбокоа и сказал: "Мы навестим малого".
2.
Каждое лето мама сплавляла нас с Рафой в campo. Она много работала на шоколадной фабрике, и у нее не было ни времени, ни сил присматривать за нами в период школьных каникул. Нас отправляли к дяде с тётей в маленький деревянный домик неподалеку от Окоа. Розовые кусты сверкали во дворе, как стрелки компаса, и манговые деревья расстилали для нас толстое одеяло тени, где мы отдыхали и играли в домино. Но campo ни в какое сравнение не идет с нашим barrio в Санто-Доминго. В campo заняться было нечем и видеться не с кем. Ни телевизора, ни электричества, и Рафа, который был старше и ожидал большего, каждое утро просыпался насупленным и раздраженным. Он выходил на крыльцо в одних трусах и смотрел вдаль: на туман, собирающийся, как вода, у горных вершин, на коралловые деревья, полыхающие огнем на холме. "Вот жопа", - говорил он.
- Хуже, еще хуже, - поддакивал я.
- Точно, - соглашался Рафа. - Как только попаду домой, так оттянусь, - chinga всех своих девчонок, а потом chinga чужих девчонок. И буду без остановки танцевать. Как те пацаны в книге рекордов, что танцевали четыре или пять дней подряд.
Дядька Мигель придумывал для нас работенку. Обычно мы кололи дрова для коптильни и носили воду с реки. Мы управлялись с этим на раз-два-три. Все остальное время дядя просто мутузил нас почем зря. Мы ловили крабов в ручьях и часами бродили по долине в поисках девчонок, которых здесь и в помине не было; расставляли ловушки на сусликов, но ни разу их не поймали. Обливали бойцовых петухов холодной водой для закалки. Мы здорово старались, чтобы занять себя.
Мне нравились эти летние месяцы, и я не старался их забыть, как старался Рафа. Дома, в Столице, у Рафы были друзья, шайка tigueres, - любителей лупить соседских и царапать chocha и toto на стенах и бордюрах. Там, в Столице, Рафа ко мне и не обращался, кроме как заткнись, pendejo. Когда же у него ехала крыша, он придумывал миллион обзывалок для меня. Большинство из них касались моего сложения, волос, размера губ. "Да это гаитянин, - говорил он своим дружкам. - Эй, сеньор гаитянин, мамочка нашла тебя на границе и подобрала только из жалости".
У меня не всегда хватало ума промолчать и не огрызаться в ответ - насчет волос, что росли у него на заду, или насчет того случая, когда кончик его pinga разбух до размера лимона. Тогда Рафа молотил меня, как грушу, и я убегал куда подальше. В Столице мы с Рафой дрались так, что соседям приходилась разгонять нас прутьями. Но в campo все было по-другому. В campo мы были друзьями.
В то лето мне было девять. Рафа днями напролет рассказывал о каждой chica, с которой крутил. Не то чтобы девчонки из campo запросто сдавались, как девчонки в Столице, но целоваться, сказал он мне, в общем-то одинаково что с этими, что с теми. Рафа водил деревенских девчонок купаться к дамбе. И, если ему удавалось их уломать, они позволяли Рафе засовывать его штуку им в рот или в зад. С Глухонемой он проделывал такое с месяц, пока ее родители не узнали и не запретили девчонке выходить из дому.
На свидания Рафа одевался всегда одинаково: рубашка и брюки, что прислал ему отец из Штатов на Рождество. Я шел за Рафой, напрашиваясь в попутчики.
- Иди домой, - говорил он, - я скоро вернусь.
- Я с тобой пойду.
- Нужен ты мне. Оставайся и жди.
Если я не унимался, он бил меня в плечо и уходил все дальше и дальше, пока лишь цветное пятно его рубашки не мелькало сквозь листву. Внутри меня будто парус опадал без ветра. Я звал его, но он еще ускорял шаг, и только потревоженные папоротники, ветки и цветы указывали его путь.
Позже, когда мы лежали в кроватях и слушали, как по цинковой крыше бегают крысы, Рафа иногда рассказывал, где он был. Я слушал о tetas, chochas и leche. Рафа говорил уголком рта, не глядя на меня. Он ходил к девчонке, наполовину гаитянке, но вышло у него с ее сестрой. Одна девчонка верила, что не забеременеет, если выпьет сразу же после этого кока-колы. А другая была беременна, и ей было на все наплевать. Руки Рафа клал за голову и скрещивал ноги. Красавчик. Я был слишком мал, чтобы понять большую часть его рассказов, но все равно слушал, - может, пригодится в будущем.
3.
Израиль - это отдельная история. Даже по эту сторону от Окоа слышали о нем: как в младенчестве свинья объела его лицо, счистила кожу, словно кожуру с апельсина. О нем ходили истории, для маленьких детей его имя было пострашней Буки или Бабы Яги.
Первый раз я увидел Израиля год назад, когда закончили строить дамбу. Я валял дурака в городе. В небе появился одномоторный самолет. На фюзеляже открылась дверь, и человек начал сбрасывать большие пачки, которые, как только их подхватывал ветер, распадались на тысячи листовок. Листовки опускались медленно, как пыльца, и оказались плакатами рестлеров, а не политиков. И вот тогда мы, пацаны, подняли крик. Обычно самолет разбрасывал только над Окоа, но если листовок было напечатано с излишком, то доставалось и городкам поблизости. Особенно если поединок или выборы были важными. Листовки неделями висели на деревьях.
