— Послушай, Роже, — сказал Жевинь, — я бы хотел, чтобы ты последил за моей женой.
— Она что, тебя обманывает?
— Да нет…
— Тогда в чем дело?
— Даже не знаю, как тебе объяснить. Она какая-то чудная… Это меня и тревожит.
— Чего же ты, собственно, боишься?
Жевинь колебался. Он смотрел на Флавьера, и тот чувствовал, что его останавливает: Жевинь не решался быть до конца откровенным. Видно, он совсем не изменился за пятнадцать лет, что прошли с тех пор, как они вместе учились на юридическом факультете: все такой же сердечный, готовый душу излить, а по сути — скованный, застенчивый и несчастный. Вот и только что, когда Жевинь распахнул ему объятия: «Старина Роже! До чего я рад тебя видеть!» — Флавьер инстинктивно ощутил в этом движении какую-то неловкость, еле заметную нарочитость, натянутость. Жевинь суетился чуть больше, чем нужно, смеялся чуть громче, чем следовало. Ему все не удавалось забыть, что минуло целых пятнадцать лет и они оба изменились, даже внешне. Жевинь почти облысел, у него наметился второй подбородок. Брови порыжели, а возле носа выступили веснушки. Да и Флавьер был уже не тот, что прежде. Он и сам знал, что после той истории похудел и стал сутулиться. При мысли о том, что Жевинь может поинтересоваться, почему он стал адвокатом — ведь он изучал право, чтобы служить в полиции, — у Флавьера даже ладони вспотели.
— Нельзя сказать, что я чего-то боюсь, — продолжал Жевинь.
Он протянул Флавьеру шикарный портсигар. И галстуку него был роскошный, и костюм от дорогого портного. На пальцах блеснули кольца, когда он отрывал розовую спичку от фирменной пачечки из фешенебельного ресторана. Он втянул щеки и выпустил струйку голубого дыма.
— Тут надо уловить атмосферу, — проговорил он.
Жевинь и впрямь изменился. Он прикоснулся к власти. За ним угадывались комитеты, общества, товарищества — целая сеть полезных связей и влиятельных знакомых. При всем этом подвижные глаза остались прежними: так же быстро в них вспыхивал испуг, так же мгновенно они прятались за тяжелыми веками.
— Ах атмосферу! — не без иронии заметил Флавьер.
— По-моему, это слово самое подходящее, — стоял на своем Жевинь. — Жена вполне счастлива. Вот уже четыре года, как мы женаты… вернее, исполнится четыре через пару месяцев. Нам с лихвой хватает на жизнь. После мобилизации завод в Гавре работает на полную мощность. Потому-то меня и не призвали. Короче, если учесть все обстоятельства, нас можно назвать счастливой парой.
— Детей нет? — прервал его Флавьер.
— Нет.
— Продолжай.
— Как я сказал, у Мадлен есть все, что нужно для счастья. Да только что-то с ней не так. Она и раньше была со странностями: знаешь, перепады настроения, периоды депрессии… Но с некоторых пор ее состояние резко ухудшилось.
— Ты обращался к врачу?
— Само собой. Даже к светилам! У нее ничего не находят, понимаешь, ничего.
— Допустим, нет никаких органических изменений. А как с психикой?
— Да нет, говорю тебе, дело не в этом!
Щелчком он сбил с жилета пепел от сигары.
— Уверяю тебя, это совершенно особый случай. Поначалу я тоже было решил, что у нее навязчивая идея, какие-то безотчетные страхи, связанные с войной. То она вдруг замолчит: ей говоришь, а она вроде тебя и не слышит. То вдруг уставится прямо перед собой. Уверяю тебя, в этом есть что-то страшное. Можно подумать, она там видит… сам даже не знаю… ну, что-то невидимое. А когда приходит в себя… все равно у нее какой-то потерянный вид… будто она с трудом узнает собственный дом… и даже меня.
Забытая сигара догорала у него в руке. И он тоже уставился в пространство с тем обиженным выражением, какое Флавьеру случалось видеть у него и в прежние времена.
— Ну, раз она не больна, значит, притворяется, — бросил он нетерпеливо.
Жевинь поднял жирную ладонь с таким видом, будто хотел остановить возражение на лету.
— Мне это тоже приходило в голову. Я даже попытался было следить… Однажды пошел за ней… Она отправилась в Булонский лес, уселась там на берегу озера… и просидела неподвижно больше двух часов. Просто смотрела на воду…
— Что в этом такого?
— Да не в том дело. Просто она так всматривалась в эту воду… как бы тебе это объяснить… так пристально, с таким серьезным видом, будто это было бог знает как важно… А вечером она мне сказала, что не отлучалась из дому. Сам понимаешь, я не мог сказать, что следил за ней.
Флавьер то узнавал, то не узнавал своего бывшего сокурсника, и это начинало его раздражать.
— Слушай, — сказал он, — давай рассуждать логически. Или жена тебя обманывает, или она в самом деле больна, или же почему-то притворяется больной. Ничего другого тут быть не может.
Жевинь дотянулся до пепельницы на письменном столе и мизинцем сбил с сигары столбик белого пепла. Он невесело улыбнулся:
— Ты сейчас рассуждаешь точно так же, как и я поначалу. Но я-то ведь точно знаю, что Мадлен меня не обманывает… а профессор Лаварен заверил меня, что она вполне нормальна. И зачем ей притворяться? Чего она этим добьется? В конце концов, никто не станет симулировать ради собственного удовольствия. Никто не будет торчать битых два часа в Булонском лесу. А это ведь лишь один пример из многих.
