Рассказ
В Венгрию я езжу охотно и часто, как на свидание с давним добрым другом. Здесь я воевал последние годы Великой Отечественной. Здесь работал впоследствии несколько лет в военном учреждении с настораживающим названием: «Отделение по работе среди венгерского населения». Здесь у меня осталось много добрых друзей, которым видеться со мной и вспоминать нашу боевую молодость так же приятно, как и мне.
Как-то в середине семидесятых годов, находясь в очередной раз в Венгрии, я был приглашен на день рождения к хорошему знакомому-венгру, занимавшему тогда немалый пост в «социалистическом отечестве», как местные любители выспренных слов называли в то время свою страну.
В доме, среди прочих гостей, находился и один старичок, маленький, худенький, сгорбленный, совсем седой. Он привлек мое внимание своей отрешенностью от происходящего. Собравшиеся выпивали, ели, пели, танцевали, смеялись, веселились от души – венгры большие любители застолий. Старичок же сидел в сторонке, утонув в большом мягком кресле, и глядел в одну точку, словно думал какую-то свою тяжелую, важную думу.
Чем-то он вызывал жалость и… любопытство, – все-таки, по моему убеждению, людские судьбы самое интересное в мире, интереснее даже, чем красоты природы и остатки древних цивилизаций вроде египетских сфинксов и пирамид. «Каждый человек – это ненаписанный роман», – говорят братья-писатели, а за этим маленьким жалким блеклым старичком непонятным образом ощущались следы необычной жизни.
– Кто он? – улучив подходящий момент, поинтересовался я у именинника.
– Этот? В кресле? Рабинович. Кстати, твой земляк. Отчасти, конечно, – поправился он. – Но в Советском Союзе он в самом деле прожил значительную часть своей жизни. Правда, далеко не самую лучшую. Впрочем, сносной жизни у него вообще никогда не было.
– Судя по фамилии – еврей?
– Да, венгерский еврей.
Это тоже было не вполне обычно. Почти все евреи – уроженцы Венгрии испокон веков носят не только чисто венгерские фамилии, но и имена. Какой-нибудь Матьяш Имре, а чистопородный еврей, кстати, и внешне-то на еврея нисколько не похож.
Я попросил нас познакомить.
– Рабинович, – тихо, почти шепотом представился старичок. Взгляд его по-прежнему блуждал далеко.
– Товарищ из Советского Союза. Можете поговорить с ним всласть по-русски.
Никакой реакции. Хозяин дома, сделав незаметный знак, увел меня за собой в другую комнату.
– Не обращай внимания. Он не в себе.
– Ненормальный, что ли?
– Да как сказать. Сам-то он вроде бы нормальный. Но жизнь, жизнь у него ненормальная. А что такое нормальный человек с ненормальной жизнью?
И он рассказал мне о необыкновенной, действительно ненормальной жизни этого маленького жалкого человечка, судьба которого, как и судьбы многих других, оказалась перемолотой безжалостной революционной мельницей.
В семнадцать или восемнадцать лет, во время недолгого периода советской власти в Венгрии, Рабинович, скромный паренек из бедняцкой семьи еврея-ремесленника, то ли увлеченный идеями революции, то ли добрым пайком в тяжелое несытое время, пошел служить в комиссариат торговли, во главе которого стоял молодой еще, но уже известный революционер Матьяш Ракоши, страстный пропагандист новых идей, непримиримый до ярой злобы ко всему, что в его глазах олицетворяло старый мир.
Уж и не знаю, что мог в комиссариате по торговле делать восемнадцатилетний Рабинович. Не думаю, что он заправлял торговыми делами республики. Скорее всего, раскладывал по папкам бумажки с цифрами, в какие комитеты (районы) сколько послано продовольствия разных видов: кукурузы, подсолнечного масла. Но чувствовал, вероятно, себя на седьмом небе. Как же: революция доверила, сам товарищ Ракоши поручил. И паек домой носит хороший.
Но советская власть в Венгрии была обречена. История отпустила ей всего несколько месяцев. И настал день, когда в Будапешт ворвались хортистские конники и с дикими выкриками «Хайра! Бей коммунистов!» рассекали саблями всех, кто казался им подозрительным; то ли коммунист, то ли по каким-то признакам сочувствующий, то ли просто косо посмотрел. Тем более, что сражаться с настоящими красными венгерскими солдатами им так и не пришлось – тех душили на бесчисленных фронтах наступавшие войска Антанты.
Вполне естественно, что напуганный народ, коммунисты и совсем не коммунисты, кинулись спасать свои жизни. А где еще спасешься в сравнительно небольшом по территории Будапеште, как не на уходящих поездах. Осаждали их и мужчины с чемоданами, и женщины с малыми детьми. В Белград, в Прагу, в Братиславу, в Вену…
Рабинович бежал из Будапешта без вещей, вцепившись руками в поручень последнего вагона последнего поезда в Вену. Рядом с поездом скакали конники и доставали клинками людей с подножек вагонов:
– Бей коммунистов!
Рабиновичу повезло. Его не достали. Рабиновичу повезло. Он добрался до Вены. Рабиновичу повезло. Ему милостиво разрешили остаться на временное жительство в Вене. Правда, без паспорта, без официального разрешения – на птичьих правах.
Везение кончилось, еще толком и не начавшись. Австрия, сама пережившая развал великой державы и из империи с десятками миллионов населения превратившаяся в заштатную небольшую страну, никак не могла выкарабкаться из-под имперских руин. Не было работы, не было хлеба. Не только для чужих, но даже и для своих. Все эмигранты, очутившиеся в Австрии, старались перебраться в Германию. Там было хоть тоже не особенно сытно, но зато политическая жизнь бурлила ключом, и у революции были перспективы.
