Когда Вернон Дурсль злился, у него начинали трястись руки, а челюсти сводило судорогой — из-за этого изо рта у него летела слюна, а на губах выступала пена, как у бешеной собаки. Вернон Дурсль действительно был чем-то похож на пса. На бульдога. У него были такие же маленькие злобные глазки и отвисшие щеки. Рвать! Кусать!
Гарри постарался отодвинуться подальше, но брызги слюны все равно достигали его лица.
— …Твои ненормальные фокусы! — ревел Вернон.
Кусать!
— Еще раз… если ты еще хоть раз…
Вернону не хватило дыхания. Он выпрямился, осмотрев Гарри сверху вниз взглядом, исполненным отвращения, и с трудом перевел дух.
— Неблагодарный мальчишка, — подхватила Петуния. — После того, что мы для тебя сделали. Мы дали тебе кров, приняли в свою семью! И как ты нам отплатил?
Гав! Гав!
Гарри слегка улыбнулся. Он понимал, что не стоит сейчас бесить Дурслей еще больше, но не смог удержаться от искушения. Ему придется заплатить за эту наглость, но, черт побери, в воображении он представлял их в виде бросающихся на него шавок — и это было приятно. В свои неполные одиннадцать лет Гарри не смог бы подобрать слово, правильно описывающие его ощущения, но это было очень похоже на…
— Не смей ухмыляться, ублюдок! — на лице Вернона заиграли желваки. Он стиснул пухлые пальцы в кулак и занес его над головой Гарри, глухо рыча сквозь стиснутые зубы.
Кусать!
Гарри встретился с ним взглядом. Выпученные глаза Дурсля, окруженные редкими белесыми ресницами, наливались кровью от бешенства, но когда в расширившихся зрачках Гарри увидел собственное отражение, то понял вдруг, что на самом деле дядя смертельно напуган. Гарри глубоко вдохнул через нос, и вместе с исходящим от Вернона запахом пота учуял и кисловатый запах страха.
Вернон с усилием опустил уже занесенную для удара руку. Он никогда не бил племянника, не ударил его и сейчас. Раньше Гарри никогда не задумывался над причинами столь мягкого обращения — вряд ли это была нежная родственная любовь, конечно, — но теперь все становилось на свои места. Несмотря на то, что Гарри еще не было одиннадцати, он был мал ростом и тщедушен, большой, взрослый, агрессивный мужчина боялся его.
Это было приятно.
Гарри улыбался.
Вернон схватил его за воротник, потащил к чулану и грубо втолкнул внутрь.
— Будешь сидеть здесь! И ни звука!
Дверь чулана захлопнулась, оставив Гарри в темноте. Щелкнул дверной замок, затем послышались тяжелые удаляющиеся шаги дяди Вернона. Гарри сел на узкую колченогую кровать и потер лицо дрожащими руками. Сегодня наверняка придется лечь спать без ужина, подумал он, но эта мысль не пугала его. Не первый раз, не последний. Дурсли никогда, никогда не осмелятся сделать с ним что‑нибудь по — настоящему ужасное, как бы они его не ненавидели. Это утешало. Но все равно…
— Несправедливо, — еле слышно прошептал Гарри. — Это несправедливо. Я не сделал ничего плохого.
Если бы Дадли натравил на него ту змею, Вернон бы похлопал сыночка по плечу и сказал, что тот растет настоящим мужчиной. Уж не говоря о том, что Дадли никогда не запирали в темном чулане без ужина, хотя он порой совершал действительно плохие поступки. Гарри знал, например, что Дадли и Пирс отнимают у младшеклассников завтраки и карманные деньги, и бьют всех, кто слабее их. Это куда хуже, чем совершенно нечаянно выпустить змею — черт побери, она даже не была ядовитой!
Это несправедливо.
Гарри стащил кроссовки, положил очки на единственный стул, у которого гне хватало одной ножки, и завалился на кровать, таращась в низкий потолок. В щель под дверью чулана просачивался узкий луч света, и когда глаза привыкали к темноте, становился виден рисунок на старых обоях, которыми были оклеены стены чулана. Причудливо переплетенные стебли цветов напоминали скелеты древних чудовищ, а в их венчиках чудились какие‑то лица — лица старых, сморщенных женщин с отвисшими щеками и дряблыми подбородками, чем‑то похожих на дядю Вернона. Гарри закрыл глаза. Он не боялся монстров, живущих под кроватью, и прочей чепухи, которой обычно боятся дети, но в сумеречном освещении самые обычные предметы начинали менять очертания, и в этом было что‑то жутковатое.
— Несправедливо, — еще раз прошептал Гарри и с головой накрылся одеялом, изо всех сил сдерживая подступающие к глазам горячие слезы. Горло перехватило, но он справился с собой и не разревелся. Он не какой‑нибудь сопливый малолетка.
— Ничего, — сказал Гарри одеялу. — Ничего, я вам все припомню, — и сглотнул, прогоняя застрявший в горле ком. Потом отвернулся к стенке и заснул.
Гарри проснулся среди ночи. В доме было тихо: не гремела посудой Петуния, не топал вверх — вниз по лестнице Дадли, лишь было слышно, как в своей спальне на втором этаже храпит дядя Вернон. Еще не открывая глаз, Гарри протянул руку, нащупал оставленные на стуле очки и надел их, сам не зная зачем, ведь в чулане было темным — темно, и даже сквозь щель под дверью больше не пробивался свет, а единственная пыльная лампочка на потолке перегорела еще два дня назад. В животе громко урчало от голода. Гарри погладил себя по брюху, но оно не собиралось успокаиваться. Голод и был тем, что разбудило его — голод и какое‑то странное нетерпение, как будто вот — вот должно было что‑нибудь случиться. Гарри зевнул и протер глаза, и когда открыл их, понял, что может видеть свои руки.
