Конь недовольно всхрапнул, показывая хозяйке, что пора идти дальше. Жанна была с ним полностью согласна, и всё же сперва следовало узнать, куда.
Спрашивать дорогу у каждого встречного — единственный способ добраться из города в город, не опасаясь забрести на край света. Если не брать проводника, конечно, но ни один из них не согласился бы путешествовать с той, кого при дворе за глаза зовут колдуньей. А в здешних местах проводников уже не было.
Жанна с нетерпением ждала. В крохотной деревеньке остался, кажется, один живой человек, да и тот лишь мычал что-то в ответ рыцарю, который безуспешно пытался разговорить его. Мерзкий запах палёного мяса бил в нос, к нему примешивался дым — кто-то пытался сжечь деревню, но вышло у него плохо.
— Мы едем верно, — сказал Эвен, поднимаясь в седло. Жанна посмотрела на телохранителя с нескрываемой тоской. — Если, конечно, этот бродяга говорит правду. Или хотя бы вообще понял, о чем я толковал ему.
– Если он солгал, я вернусь и сверну ему шею, – пообещала Жанна. Слишком уж давно девушка не расставалась с конём, а погода последних дней не отличалась прохладой. Весь мир словно наполняла душная серая пыль, которая так и норовила залезть под одежду, а за всадницей тянулся шлейф отвратительного запаха пота, человеческого и конского. Лишняя пара часов в грязной одежде сейчас казалась ей вполне достаточной причиной для казни.
– В этом нет нужды. Он и без того протянет недолго.
Жанна бросила быстрый взгляд на человека, с которым только что говорил Эвен. Тот сидел у груды ещё дымящихся трупов, а на шее у него виднелись запёкшиеся чёрной кровью раны. Чума шагала по этим землям, и яд её обходил немногих.
– Ты жесток, Эвен, — сказала Жанна. — Милосердно было бы убить его.
На деле она нисколько не считала рыцаря жестоким, справедливо полагая, что отмеченным печатью рока бесполезно помогать уйти – они умрут сами. Но ей нравилось задевать Эвена, говоря все эти колкости, он же оставался невозмутимым, только слова иногда говорил дерзкие и вызывающие. И непреклонность эта доставляла Жанне чистейшее удовольствие.
– Тогда я запачкаю клинок осквернённой кровью, — хмыкнул шотландец, посылая коня вперёд. – Я не страшусь врагов из плоти, потому что знаю, как убить их. Но меня пугает чума, миледи. Я не умею сражаться с болезнью.
— Но умеет моё колдовство, и ты не заболеешь, пока не покинешь меня.
Рыцарь не ответил. Жанна хорошо знала, что покинет он её разве что на смертном одре, раз уж сумел выдержать рядом целый месяц. Он не боялся даже её дара, который она без стеснения звала колдовством -- и которого пугались все остальные.
Вот уже больше недели они ехали на юг через отравленную чумой Францию. Поля здесь стояли нескошенными, мёртвые дома распахнули двери на улицу, а по обочинам дымились ямы, куда сваливали трупы. Смрад от них, казалось, никогда не исчезнет, сизый дым стелился над землёй, норовя подняться серой пеленой перед глазами. И никто не выходил встречать путников, да и некому было это делать.
А до того на здешние земли пришла война. Только теперь не два барона шли друг на друга, поспорив из-за клочка земли, а английский король с армией вторгся на французские земли. И пусть сейчас царило перемирие, крестьянам от того легче не становилось. Бедствия не отпускали их.
Редкие встречные провожали рыцаря с девушкой угрюмыми взглядами и шли своей дорогой. Иногда это были выжившие крестьяне, иногда – дезертиры, чьи алчные взгляды Жанна ощущала на себе, словно липкий дёготь. Но дальше взглядов никто не шёл – королевский синий плащ с серебряными лилиями защищал её лучше, чем рыцарский доспех.
Лишь однажды в ещё живом посёлке крестьяне при виде гостей достали арбалеты – и тут же спустили тетивы. Никто не хотел пускать к себе путников, которые могли бы занести заразу – а та просачивалась сквозь кордоны, стучалась в дома и продолжала убивать. Тогда, в крохотной деревеньке под Пуатье, Жанне повезло. Землепашцы оказались плохими стрелками, лишь один болт из пяти оцарапал плечо Эвена, а второй залп сделать они не успели – шотландец верхом врезался в их строй, разя мечом. Смерть получила ещё пятерых, путники повернули назад на тракт, и только женский плач доносился им в спины.
Жанна не жалела убитых. Она вообще редко печалилась из-за чьей-то смерти, а уж о гибели дураков не задумывалась вовсе. Но после этой стычки она объезжала далёкой дорогой всё, где замечала больше трёх домов. Эвен безмолвно одобрял это решение, да и сама Жанна понимала его правильность – но это не избавляло её от желания, наконец, помыться. И она не уставала проклинать мелочность короля Филиппа, который послал её в забытый всеми демонами Руайян ради какого-то неизвестного дворянина.
Порой ей казалось, что Филипп просто решил наконец окончательно избавиться от строптивой колдуньи, которой был чужд любой этикет и такие глупые вещи, как, например, уважение к дворянам. Жанна попала во дворец крестьянской девицей и таковой и осталась, плюя на все усилия придворных дам. А держаться на плаву ей позволял колдовской дар, которым больше не владел никто во всей Франции: дар очищать разум одержимых.
