Долгая полночь - [5]

Английские пехотинцы шагали по улицам, выискивая умерших за ночь. Скрип чумных телег, шаги редких испуганных людей, что спешили пробраться домой и шарахались друг от друга, как от проклятых, хриплые крики ворон — всё это сливалось в гнетущий шум, непохожий на обычный голос города.

Изредка среди серых людей попадались фигуры в черных вощёных плащах и клювастых масках. Докторов старались обходить ещё дальше, чем телеги, но те не обращали на это внимания.

Жанна вышла на городской рынок, такой же пустой и мёртвый, как и все вокруг. Лавки были закрыты, ставни опущены, а на многих уже красовались начертанные углём кресты — это значило, что хозяин больше сюда не вернётся.

На севере чума ещё только стучала в ворота людских домов, входила и располагалась, как неуверенный гость. Здесь она властвовала безраздельно, давно уже захватив весь город. Чума вкрадчиво шагала по улицам, касаясь то одной, то другой усадьбы, а их обитатели тщетно молились всем ангелам и Всевышнему, умоляя тех защитить от болезни. Только глух оставался Бог, невесть почему гневавшийся на людей.

Руайян умирал. Жанна знала, что чума не убивает всех, что болезнь ещё не означает конец, но людей поражала зараза куда опасней чумы: страх. Страх заставлял их убивать здоровых, страх гнал их прочь из города, распространяя ярость Господа всё дальше и дальше.

Они ехали по пустому городу, где в ранний час разве что сборщики трупов занимались работой. Крепкие мужики, повязавшие себе лица грязными тряпками, провожали их угрюмыми взглядами, словно удивляясь, кому это нынче пришло в голову прогуляться. Жанна не смотрела на них. Путь её лежал к местному городскому совету — в Руайяне не было ни цитадели, ни дворца, а ратуша лежала прямо напротив единственной церкви. Там же стояла и тюрьма.

Впрочем, вряд ли шевалье д’Олерона сунули в тюрьму к ворам и грабителям. Во-первых, он всё же дворянин. А во-вторых, по словам короля, д’Олерон – безумец.

А с безумцами надо быть осторожным. Слабый разум – ворота для сущностей с той стороны Грани, и безумец в одночасье может стать одержимым. Да только поди пойми, демон ли это сидит в его голове, или сам он хохочет, словно младенец. А если убить одержимого, демон вырвется на волю, и поди знай, что он может натворить. Во всяком случае, так думала чернь.

Оттого и жив до сих пор ещё шевалье д’Олерон. По крайней мере, был жив две недели назад.

Жанна медленно ехала через площадь, разглядывая ратушу. Здание было старым, куда старее домов вокруг, но за ним тщательно следили, и стены выглядели крепкими. Два медных шпиля устремлялись ввысь, на одном из них реяло знамя Эдуарда: золотые львы на алом фоне, а рядом – французские лилии на синем. Так английский король показывал свою власть над Францией. Власть, которая в последнее время вполне могла оказаться совершенной.

Жанна долго колебалась, пойти ли сразу сюда или сначала найти пристойный трактир, вымыться и привести себя в порядок – но потом всё же выбрала первое. В конце концов, городской глава и без того предоставит ей комнату, и искать не придётся вовсе. А местные трактиры не внушали доверия.

Так она думала ровно до того момента, как увидела, кто ждёт её возле ратуши.

— Будь готов сражаться, — тихо велела Жанна телохранителю. – А скорее всего, и бежать.

Эвен кивнул в ответ. Вопросов у него не возникло.

У дверей стоял жилистый темноволосый человек совершенно неопределённого возраста, по случаю тёплой погоды одетый легко и невзрачно – на вид его вполне можно было бы спутать с каким-нибудь ремесленником или торговцем, если бы не меч на поясе. Левый глаз мужчины закрывала чёрная повязка, правый же пристально изучал гостью.

Жанна спешилась и, подобрав широкую юбку, остановилась у ступеней ратуши. Стоявший выше страж ухмыльнулся, как человек, который встретил вдруг старого должника.

— Приветствую тебя, Изгоняющая, – насмешливо сказал он.

— Приветствую и тебя, Томас Норроуэй, -- отозвалась Жанна. Губы рыцаря скривились – Жанна хорошо знала эту гримасу. О да, при дворе каждый пытался указать колдунье на её место, обращаясь на «ты», как к служанке, а она бросала «ты» в ответ всем этим напыщенным графам и баронам, с наслаждением глядя, как перекашиваются их лица. Дворяне не хотели видеть её возле королевского трона, но сделать ничего не могли.

– Понравилось ли тебе вино? – с плохо скрытой ненавистью процедил Норроуэй. – Если, конечно, этим благородным словом можно назвать мочу, которое хлещет наша доблестная стража.

– У противоядий бывает и худший вкус.

– Противоядий? – рыцарь медленно шагнул на ступеньку ниже. – Знать не хочу, от чего ты пыталась избавиться нашим вином, не рассказывай. Зато я хорошо знаю, что тебе надо в Руайяне.

– Потому что это понятно и младенцу, – ровным голосом сказала Жанна. Сэр Томас ступил на камень площади и встал напротив.

– В другое время я достал бы меч и с превеликим удовольствием пронзил им твоё сердце, – вздохнул он. – Но так уж вышло, что наш славный король Эдуард Английский особым указом запретил это делать. А я – верный вассал.

Эвен молчал, положив ладонь на рукоять клинка. Выдержке его можно было лишь позавидовать – прошлый телохранитель Жанны, мессир Шарль де Баланьи, уже возмущался бы и вызывал Норроуэя на поединок в защиту прекрасной дамы. Шотландец же мудро рассуждал, что даме виднее, когда сражаться, а когда говорить.