Глава первая
НИКТО, НИЧТО И ЗВАТЬ НИКАК
Я существовал, присутствовал, находился среди людей, передвигался, вернее, меня перевозили на разных видах транспорта: возможно, подводе, автомобиле, поезде, а то и в самолете; я был, но вместе с тем меня и не было, потому что не имел понятия о своем существовании: так долго, очень долго ко мне не возвращалось сознание. И когда все же оно вернулось и я удостоверился, что существую, то далеко не сразу смог понять, кто я и откуда, где родился, где крестился и как долго отсутствовал в этом лучшем из миров. Мне буквально не за что было зацепиться, от чего оттолкнуться, я потерял представление о голосе, был глух и нем.
Первое впечатление, точнее, ощущение вернувшегося сознания заключалась в том, что я почувствовал себя закованным или замурованным, меня окружали, ограждали плотные, непроницаемые стены, или точнее, мое тело сжимал жесткий панцирь, я не мог повернуть голову, чтобы оглядеть окружавший меня мир. Но видеть я мог. Только одним глазом. В него попал тусклый свет, и где-то надо мной появилось нечто белое, совершенно неподвижное. Долго пытался понять, что же это такое, и когда все же догадался, то не сразу смог назвать нужное слово. И немудрено, слов у меня пока еще не было, они пришли, возвратились много позже, и тогда я назвал озадачивший меня предмет. То был потолок, белый, побеленный потолок.
Так происходило со многими предметами, которые оказались в поле моего зрения. Потом медсестра и доктор рассказали мне, что нередко сначала слышалось мое требовательное мычание, я резко подавался в сторону избранного мной предмета, а уж потом мучительно появлялось слово. С немалым трудом я поворачивался со спины на бок и снова на спину, медленно, с трудом узнавал заново окно, пол, стол, табуретку…
Почему-то испытал бурную радость, когда в просветлевшем проеме окна увидел нечто белое, легкое и нежное, оно плавно летело сверху, ложилось и все прибывало и прибывало. Видеть это было приятно, радостно. И я спустя время догадался, что это падающий снег. Но язык мой еще не сразу произнес это слово…
Так несчитанное время продолжалась трудная работа моего сознания, возвращения в окружающий меня мир звуков, красок и запахов, предметов и понятий. То был сложный и мучительный путь. Одно из первых слов, услышав которое много раз, я пытался понять, разгадать, чувствуя, полагая, что оно касается лично меня, быть может, это даже мое имя. То было странное слово: «Бездок… Бездок»… Эта загадка долго мучила меня. Первым человеком, которого я выделил среди окружавших меня людей в госпитальной палате, была молодая девушка. Сначала, еще совсем не понимая, где я и что со мной, я все-таки отличал ее по мягкому, певучему голосу, по нежным рукам, которые осторожно касались моего лица, точнее открытой, незагипсованной его части, по накрахмаленной косынке, а потом, когда смог ее хорошенько разглядеть, по светлой и доброй улыбке. А ведь она не только давала лекарства, кормила меня с ложечки, а возможно, когда я был без сознания, обихаживала меня, беспомощного молодого мужика…
Со временем я понял, что в госпитале у нее немало пациентов, но долго, до конца пребывания в нем, считал, что она оказывает предпочтение именно мне. Всегда ждал ее прихода с нетерпением.
Приблизительно так проходило мое возвращение к жизни в военном госпитале большого уральского города. Время тянулось мучительно долго, я был одним из многих ранбольных — так в ту пору называли пострадавших в боях солдат, сержантов и офицеров. Правда, я отличался бессловесностью и некоторой загадочностью. Но прошел месяц, другой, и неожиданно Бездок привлек к себе внимание представителей власти, а именно сотрудников особого отдела «Смерш», эта аббревиатура расшифровывалась как «Смерть шпионам». Мною заинтересовалось высокое, даже высочайшее командование.
Причины этого внимания ко мне были непонятны, тревожили, приводили в беспокойство и растерянность. Почему-то я должен был обязательно как можно быстрее вспомнить, что со мной произошло на фронте, где и когда было каждое событие. Настойчиво ждали от меня ответа.
Все это случилось тогда, когда ко мне вернулась речь и я мог, хоть и с большим трудом, понимать вопросы и отвечать на них.
Так вместе с радостью возвращения к жизни у меня появилась тревога.
Ночью выпал снег, сочно похрустывал под сапожками, и хотелось долго и неспешно шагать, наслаждаясь легким морозцем и утренним солнцем. И все же Катя ускорила шаг: впереди была проходная военного училища, где ее обычно встречали знакомые курсанты и она успевала поболтать с ними и даже получить приглашение в клуб на танцы. Но на этот раз времени было в обрез, и она, приветственно махнув будущим офицерам, побежала в госпиталь на дежурство. Привычно открывая госпитальную дверь, она как всегда старалась определить обстановку. Причин для беспокойства всегда хватало — тяжелое состояние ранбольного, неудачная операция, когда медперсонал, как говорится, стоял на ушах. В последние месяцы стало особенно тревожно. С поздней осени начали привозить тяжелораненых, изувеченных бойцов и командиров, особенно из-под Киева, освобожденного от немцев под самый праздник, 26-ю годовщину Октября. Этот день в госпитале радостно встречали, даже особый обед приготовили, вином угощали. А вскоре пошли один за другим эшелоны с искалеченными людьми. Пришлось даже создавать костно-челюстное отделение, куда клали обезображенных пулями, осколками, ожогами людей, на которых смотреть-то было страшно.
