Девушки с неба

Это были не те дороги, по которым они привыкли ездить. Черт знает что это были за дороги! Час-другой назад пыльные и ровные, как хлебный ток, они сменились сплошной гладью воды, из которой островками выступали сухие места. Усталые и истомленные жаждой лошади упрямо останавливались, возницы, теряя терпение, стегали животных по мокрой слипшейся шерсти.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!

Возница делает все, что может, но разве в его силах остановить дождь и заставить лошадей двигаться быстрее. А седоки не хотят с этим мириться — они, как осенние мухи, сонные и злые. Даже обаятельный инженер Ситска. Всю дорогу он был образцом хорошего настроения, острил и пел забавные песенки. Сейчас и он трясется на задке телеги понурившись и надвинув на глаза черную, как котел, шляпу с круглым верхом. Мокрая копна рядом с ним — это Ванда Ситска, его супруга. Их невестка Лиили пытается перекричать скрип колес.

— Что?

— Жар! — Лиили отогнула край одеяла.

Инженер защелкал языком и стал строить внучке рожи. Девчушка высунула из одеяла руку. С намокшей шляпы падали большие капли, они падали часто и точно, словно из пузырька с лекарством.

— Потерпи, Тринуке, скоро выглянет солнце.

— Где солнце? — спросил ребенок.

Где же оно? Дождь, неизвестность и тоска по дому. Обоз в десять телег медленно, упрямо двигался вперед. Колеса тяжело вязли в грязи. Грязь извивалась под колесами и чавкала под ногами. Серые струи дождя секли лицо и спину, а капли величиной с крупный град пузырились в лужах.

Земля кипела.

Мокрые лица людей были неподвижны и мрачны. И дети не осмеливались даже капризничать, сонные щелочки детских глаз выглядывали из-под брезента.

— Ну, скажи, душа, кто тебя гнал из дому на край света? — сплюнул высокий лысый Иоханнес Йемель.

— Будто ты сам не знаешь, — отвечал Рууди Популус, медлительный старик в фуражке.

Где-то за две тысячи километров остались их дома. Об этом думали все. Кругленькая и терпеливая Тильде и ее дочь Кристина. И Еэва. Она умела заводить на станциях полезные знакомства, раздобывать талоны на суп и никогда не падать духом. Сейчас и она глядела в дождь глотая слезы.

В шестой телеге прислонилась к своему большому сильному мужу маленькая Пярья.

Где-то позади, словно отсеченный этим дождем, был ее дом — комнатка и маленькая кухня. На полках сверкали кастрюли. И постель… Ляжешь в постель, на белоснежную простыню под теплое одеяло, и заснешь с добрыми надеждами на завтрашний день, даже если очень устанешь и кажешься себе несчастной. И все-таки даже теперь, оплакивая свой дом, она не страшилась будущего. Ведь с нею Ханнес. И до тех пор, пока Ханнес рядом, беспокоиться не о чем.

— Пярья! — хмуро сказал Ханнес своей жене, у которой глаза были полны слез. — Неужели мало той воды, что падает с неба?

Ванда Ситска, супруга инженера, тосковала по своему камину, креслу, томикам Вольтера, горячему чаю и пледу у ног… Горничная Анна открывает широкие стеклянные двери, и бесшумно вкатывается сервировочный столик с бутербродами…

Тянулась бесконечная равнина, без единой деревни. Темнело, поднялся ветер.

…Это было где-то около дома. Лиили и Трина катались с гор. Мокрые хлопья снега летели прямо в лицо. Лиили с трудом тащила сани в гору, и Трина помогала ей — тянула за веревку. Но от этого санки становились еще тяжелей. Усталые, они наконец остановились, и Трина сказала:

— Мама, мне холодно.

Лиили подышала ей на руки и спросила:

— Теперь тепло?

Девочка отрицательно покачала головой. Тогда Лиили сняла пальто и закутала в него дрожащего ребенка. Но Трина снова покачала головой и грустно сказала:

— Мама, мне холодно.

Лиили проснулась. Девочка спала у нее на одеревеневших руках.

В татарскую деревню, заштрихованную дождем, въехали сквозь высокие колхозные ворота. Со скрипом остановилась первая телега, за нею остальные. Остановились надолго.

Вопросы, недоумение. Крики.

— Что случилось? Никто не знал.

— Где проводник? Куда он делся?

Ванда, жена инженера, высунула голову из высокого воротника зимнего пальто. Она, как и остальные измученные, постаревшие от усталости люди, с надеждой глядела в дождь.

Неизвестность тянулась уже второй месяц. Даже во сне все продолжали видеть разрушенные города, поселки и железнодорожные станции, обгоревшие деревья в старинных городских парках и вдоль дорог. Иногда поезд сутками мчался вперед, а потом долго стоял где-нибудь среди леса или в степи, уступая дорогу эшелонам с войсками, танками, орудиями и боеприпасами. Эшелоны мчались к фронту.

Потом внезапно поезд трогался, сразу набирал ход, и люди, крича, тщетно старались догнать его. Они привыкли, просыпаясь в битком набитом вагоне, пахнущем пеленками, видеть все ту же знакомую станцию, где стояли уже целую неделю. Тот же вокзальный фасад с надписью «Кипяток», гипсовые скульптуры, толпы народа на перроне, привокзальные скверики, заполненные людьми, — уехать трудно. Что поделаешь! Железные дороги перегружены и забиты эшелонами. Фронту нужен хлеб, снаряжение. И защитники.

На коротеньких остановках молодые солдаты танцевали с девушками прямо на открытых платформах, кормили детей эвакуированных жирными солдатскими щами, играли старые мирные песни. На мгновение забывались дорожные трудности и то, что дети давно не купаны, что запоры, поносы, вши… Найдя на своем теле первую вошь, человек себе противен, он все время настороже: не зашевелилось ли что-нибудь в волосах или за пазухой? Так и не знаешь, насекомое это или просто нервы.