Девушки с неба - [5]

И когда плешивый Йемель шел с ведром к речке, он чувствовал себя неловко один на один со своей лиловой тенью.

Только к полудню возвращалась жизнь в деревню. Дымы из печных труб поднимались вертикально вверх, словно кошачьи хвосты. Женщины, прибежавшие с полей на обед, хозяйничали, ставили огромные миски прямо на траву, и семейство, схватив деревянные ложки, принималось за похлебку.

В эти минуты детей ничто не интересовало: ни куры с пестрыми перьями, ни ласковые котята; они раскрывали горящие от перца рты и изредка вытирали набегавшие на глаза слезы.

После обеда тишина длилась до вечера. А вечером женщины шли через реку в Новый Такмак и садились в ряд на лавочки перед почтой. Всегда находились счастливцы, которым говорили: «Танцуй!» — и вручали треугольный конвертик с лиловыми печатями.

А из Эстонии не приходило ни строчки. Ни писем, ни открыток, на которых Площадь Башен или Тоомпеа, Тартуский университет или озеро Вильянди. И никто не подходил к эстонцам, держа письмецо или открытку за спиной, и не говорил никому из них:

— Танцуй!

Еэва сердилась на твердые нары и на затянувшуюся войну и плакала.

Представление о войне было у нее смутное: где-то идут сражения, войска то отступают, оставляя села, города и поселки, то снова отвоевывают их. И когда наконец будут отвоеваны все эти населенные пункты, вернутся эстонцы домой, откроют квартиры, проветрят комнаты, радостно распахнув окна… И жизнь потечет своим чередом.

Еэва думала так потому, что ей хотелось так думать.

На работу они пока не шли. Сомневались. Когда бригадир пришел звать инженера Ситска, тот не смог скрыть своего негодования. Пусть дадут ему работу по специальности! Он никогда не сидел сложа руки. Но делать что-то по принуждению… это ему не нравится.

И бригадир больше не приходил.

Этот же вопрос обсуждали Тильде, Еэва, Рууди Популус и плешивый Йемель. Все они жили в одном доме, под одной крышей.

— Руки в кармане, вошь на аркане, — заметил Популус. — К сожалению, как известно, работа — единственная вещь, которая кормит.

— Инженер умный и образованный, он знает, как лучше, — сомневалась Еэва.

— Шляпа — это еще не голова мужчины, — бросил Популус и пошел работать. Когда вечером он пришел домой с первым авансом и положил на стол большую краюху хлеба, о работе задумались всерьез.

Деньги у всех на исходе. Тильде уже выменяла пару простынь на масло и яйца, а конца войны что-то не видно. И все же еще несколько дней ушло на раздумье.

— Что бы с нами было, если бы солдат тоже так думал и чесал затылок: стоит ли идти сражаться, стоит ли зря тратить пули и стаптывать сапоги? Что бы с нами было? — ворчал Рууди Популус.

Они поселились впятером: три женщины и два старых холостяка. Спали на нарах, перегородкой служила простыня Еэвы. Но когда ее закоптили табачным дымом, Еэве пришлось ее снять.

Сначала все шло ладно: мужчины топили печку, собирали хворост и носили воду с речки. Женщины стирали белье, мыли полы и готовили еду.

Однако вскоре выяснилось, что у мужчин волчий аппетит, Йемель считал, что Тильде откладывает лучшие куски для дочери, а Популус никогда не мог наесться досыта. Тогда каждый стал сам распоряжаться своей провизией. А Тильде сняла со стола свою клетчатую скатерть и спрятала обратно в чемодан. Будничные мелочи иногда оказываются сильней начинающейся дружбы и общности интересов. Не такой простой и легкой была эта жизнь сообща. Однажды Еэва сказала:

— Правильнее было бы жить отдельно.

Так думали и другие. Йемеля раздражало, что женщины требуют порядка и чистоты и что надо носить воду. Популусу надоело, что Еэва без конца причитает и оплакивает покинутую родину, к тому же Еэва обзывала его дураком и лопоухим. Еэва привыкла, что муж запасал на зиму топливо, картошку и овощи, заботился о квашеной капусте, помогал выкручивать белье и тащить его на чердак. От Йемеля и Популуса Еэва, конечно, и не ждала так много, но все-таки она предложила им хозяйничать вместе. Иоханнес и Рууди согласились — ведь и их холостяцкое хозяйство нуждалось в женских руках.

Вечерами их навещал инженер.

— Пришел на вас посмотреть, — говорил он. — Кажется, Йемель загребает деньги лопатой.

— Да, доработался до того, что штаны на бедрах не держатся, — отвечал Йемель.

Популус ехидничал:

— Бедра у него действительно как у девушки.

Инженер Ситска угощал папиросами:

— Берите смело. Кончатся — будем все сидеть без курева.

Йемель протягивал руку к коробке с папиросами и смеялся. Его смех был похож на кудахтанье.

Но затем Ситска вдруг принял озабоченный вид, нахмурил брови и спросил:

— А что такое соцреализм?

Никто не знал.

Инженер вздохнул глубоко и огорченно и сказал:

— Вот видите! — И уставился своими прозрачными ясными глазами прямо в маленькие глазки Популуса.

Ванда Ситска и Лиили ни разу не пришли вместе с инженером. Конечно, из-за ребенка. Девочка все еще была больна, и Ванда сердилась, когда Роман вечером одевался, собираясь уходить.

— Пойду схожу к землякам.

— Ты всегда так долго задерживаешься, Ром.

— Мне нравятся эти простые люди, — отвечал Ситска, и Ванда находила, что Ром великодушен, как всегда.

У земляков Роман Ситска пел старые песни, вел долгие беседы и вместе со всеми проклинал эту неопределенность — сиди на чемоданах, жди у моря погоды.