Девушки с неба - [2]

Проводник, который ходил справляться о ночлеге, вернулся к обозу, и телеги потащились в деревню.

Вспыхивал в окнах свет, люди появлялись на порогах своих домов. Йемель, высокий, лысый, толкнул своего спутника Рууди Популуса:

— Слышь! Молодухи зазывают на гулянку! Знают, что мы с тобой мужики в самом соку.

Рвалось сердце к этим мерцающим огонькам!

Бидон из-под молока, болтавшийся на задке последней телеги, радостно тренькал. Казалось, звенит колокольчик…

2

Утро было хмурое. Выпал туман. Безлюдная деревня с брошенными в беспорядке телегами и щиплющими траву лошадьми казалась полем недавнего боя.

Это была такая новая деревня, что свежеотесанные бревна еще не потеряли своего цвета. И было тут так чисто, что вспомнились все недавние ночлеги в залах ожидания вокзалов, в школьных классах, на корабельных нарах, все ночи под открытым небом.

Люди спали тяжелым сном без сновидений, а просыпались одеревеневшие и усталые, словно всю ночь не смыкали глаз. Детей запихивали в одежду, а они продолжали спать стоя.

Кристина еще лежала на перине, ленивая от сна и красивая; Тильде резала хлеб, а Еэва курила. За розовыми фуксиями в окне виднелся кусок облачного неба.

Старушка в платке, сползшем с плеч, поставила самовар на стол. Она намотала на пальцы светлый локон Кристины и сказала одобрительно:

— Тчечек.

Младенец в люльке под потолком заплакал и стал тереть кулачками глаза, а кулачки у него были как бутоны роз. Бабушка сунула ему соску, качнула люльку и показала рукой на раскинувшиеся за окном грустные, затопленные дождем поля.

— Война… Понимать?

— Да, — сказала Тильде. Мужчины ушли на войну. Ушли работники. Не это ли хотела сказать старушка?

Это. И то, что она жалеет их от всего сердца, что она сочувствует им. Старушка налила в пиалы чай, принесла из кладовки молоко в стеклянной банке, оставила туфли за дверью и пошла по светлому некрашеному полу в одних белых чулках. Она впервые видела курящую женщину.

Аллах! Аллах!

Разве у такой могут рождаться дети? У нее самой их было девять, пятерых сыновей на войну проводила, в телегах, убранных цветами.

Аллах! Аллах!

…А где сейчас Еэвины дети?

Там! На родине! В Эстонии!

— Не уезжай! — просил муж Еэву. — Останься!

Но она бросила в чемодан два новых шелковых платья, белье и банную простыню. На пару месяцев хватит и этого! Война не может продлиться дольше! Все так думают. Еэва не верит в непобедимость гитлеровской армии. Если их до сих пор не проучили в Европе, в России это наверняка произойдет.

Дочка не пришла провожать. Еэва встретила Айно на фабричном дворе.

— Знать тебя не хочу! — вспылила девушка.

Еэве помогли взобраться на грузовик. Рабочие с винтовками через плечо и с патронташами на поясе эвакуировали жен и детей. Еэва хотела поцеловать сына.

— Все смотрят, мама, — застеснялся парень. В ее памяти сын так и остался посреди фабричного двора, на фоне зданий с окнами, заклеенными крест-накрест полосками бумаги. Высокий, по-мужски степенный и по-детски нежный. Он гордо держал винтовку и мечтал о героических делах. Бедный ребенок. Ведь смерть — это еще не бессмертие…

Многое в жизни становится понятным человеку слишком поздно…

Последний год разрушил даже маленькую видимость согласия в их семье. Еэва была за советскую власть. Антон — против, сын принял сторону матери, дочь разделяла точку зрения отца. Поначалу стеснялись излишней резкости, но ссоры углублялись и множились, как трещины. Соседи качали головой: «Вот что делает политика!»

— Ты ведь сам рабочий! Ну кого ты оплакиваешь? — Еэва пыталась переубедить мужа.

А Антон тащил жену к шкафу, хлопал по туалетному столику, креслам, дергал гардины.

— Разве мы плохо жили?

— Все это нам ведь никто не подарил, — отвечала Еэва. — Все трудом досталось…

— Ты еще скажи, что хозяин был кровопийцей!

— Был… — отвечала Еэва.

— К каждому празднику он дарил нам месячное жалованье. Построил клуб для рабочих, трамвайную линию, пятиэтажный дом. Открыл для рабочих магазин, в котором были пониженные цены. Танцевал на праздничных вечерах с работницами, катал на своей машине. Разве это неправда?

— Осел! — кричала Еэва.

Еэва не умела объяснить мужу, что дом, построенный хозяином для рабочих, и лавка, открытая им, приносили большой доход. Рабочий выгадывал сенты, хозяин — кроны. Сырье он получал без пошлин, почти даром, а трамвайные рельсы прибавили к его банковскому счету миллион.

— Что ж такого! — удивлялся Антон. — Сам жил и другим давал!

Ну что говорить с таким тупицей, ведь он ничего не хочет понимать. Больше всего Еэва ненавидела объяснения. Пусть каждый доходит своим умом.

Еэва не была верной женой своему мужу, но детей, видит бог, она любила всем сердцем. А счастья не было.

У каждого свои слабости… На слабости Еэвы Антон глядел сквозь пальцы. Он только требовал, чтобы Еэва соблюдала внешние приличия и не швырялась деньгами. Если жена слишком поздно возвращалась домой, Антон ворчал:

— Все вертишься! Опять у тебя подметки прохудились.

У Антона был прямой нос с горбинкой, бородка, тонкие черты лица. Высокий, статный мужчина. Все говорили Еэве:

— Красивый у тебя муж. Как барон.

Но для любви и счастья одной лишь баронской красоты мало. Раздражали ограниченность и скаредность Антона. Он совал нос даже в кастрюли.