— Дашка, а ну слазь, кому говорю!
— Не могу, деда.
— Застряла там, что ль, на дереве?
— Нет. Я радио делаю.
— Чего делаешь?
— От советского информбюро…
— Так, Информбюро, тут нам гидрометцентр передал, что ночь близится! И ещё… О, качеля плачет. У ней, эта, жизнь рушится… Трагедия.
— Деда, какая, какая у нее трагедия? — из листвы показалась чумазая мордашка девчонки лет семи-восьми. — Расскажи, дедулечка.
— Иди сюда, кушать будем, как раз расскажу, — лучики морщинок разбежались от светлых, по-стариковски прищуренных глаз.
На кухне пахло хлебом и укропом. Дашина бабушка в цветастом переднике и бордовом платке, обмотанном вокруг головы, насыпала в глиняные миски густой кулиш. От полевой каши веяло костром, как и когда-то давно, в казацких походах.
— Садитесь уже. Ходят, ходят. Остыло, поди.
— Ой, бабулечка, вкусно как! Деда, расскажи!
— Молока дать? — хлопотала бабушка.
— Не… Деда!
— Любовь Андреевна, чего две тарелки-то? — сетовал глава семейства на хозяйку.
Та только отмахнулась, подперла кулаком подбородок и взглядом стала помогать внучке.
— Пока готовила, поела, Николай Тимофеич, не волнуйся.
— Де-а! — с полным ртом возмущалась Даша.
— Ага, значит, давным-давно жил у нас в деревне волшебник, Миродар…
— Прям волшебник?! — Даша аж подпрыгнула на лавке.
— Непременно волшебник. Но было на нем заклятие. Древнее. Могучее. Ничего не мог он сотворить до тех пор, пока своими руками чудо без всякой магии не сделает.
— Дедушка, а как же так? Где оно взялось, заклятье это?
— Времена раньше были неспокойные, и, кроме добрых чародеев, жили промеж нас тёмные колдуны. Им чужое счастье да удача точно почесуха. Только и мыслей, как бы отобрать. А волшебники-то, наоборот, чужому горю не рады, помочь стремятся. Вот и раздор меж ними завсегда. Так и в тот раз Миродар прапрадеда моего от хвори вылечил. А хворь ту Лихослав на него наслал, колдун, стало быть.
— А за что, деда?
— Ну, может, и было за что, того уж не упомнилось. Ага. Лихослав прознал, значит, об этом да так обозлился на Миродара. До того осерчал, что решил магическую битву учинить.
Ох и страшное делалось, как вышли они в дикое поле. Громы, молнии, ветер свищет, град сыплет. День на дворе, а точно ночь спустилась лютая. Деревенские притаились, только издали наблюдали, чем дело кончится, и молились за Миродара.
Силы были равны, да людские мысли не пустой звук. Стал волшебник побеждать. Почуял колдун, что не выходит у него задуманное, взревел в отчаянии, призывая злые силы, какие мог. Вложил всё в проклятье и обрушил его на противника: «Не знать тебе ни слов заветных, ни древних учений, не ведать ни у кого спросить, ни где сыскать, не сотворить волшбу ни самому, а ни с помощью, покуда дело рук твоих само чудом не станет».
Затрясло вокруг так, что всё, кто стоял, повалилися. Чародея мгла накрыла, закрутила, подняла и оземь бросила. А когда чернильная темень рассеялась, увидели односельцы Миродара, аж попятились. Был он совсем старик с длинною седою бородой. Колдун же осыпался серым пеплом, ветром прочь отгоняемым.
Вот с тех пор и мастерил Миродар поделки из дерева, всё надеялся, что чем красивее и искуснее сделает, тем вернее случится невозможное. Шли годы, да ничего не выходило. Стал он до того мастер, что изделия его прекрасные у царей да князей хоромы украшали, а ни одно чудом так и не сделалось. Волшебники, известно, дольше людей живут, посчастливилось и мне его увидеть. Дитем ещё был, а помню. Руки его шершавые, в мозолях, кудри мои взъерошили при встрече.
— Деда, какие кудри? — не выдержала Дашка.
— Сейчас-то да, седина одна. А тогда была у меня шевелюра — ого! — улыбнулся он. — И, значит, говорит мне Миродар: «Есть ли что-то такое, чего тебе хочется больше всего на свете?». А я как закричу: «Хочу, хочу качелю, больше-пребольше всего! Чтоб лететь на ней до неба! Можно?». Просветлело лицо старца: «Может, и получится, может… детская вера сильнее». Так и появилась у нас простенькая деревяшка, веревками подвешенная.
