Вчерашняя буря казалась просто легким бризом после океанских штормов, но именно она поставила крест на дальнейшем путешествии.
«Сан-Фелипе» направлялся в Картахену. Это был совсем новый фрегат, только этой весной сошедший со стапелей Кадиса. Подобно всем испанским кораблям, построенным в Старом Свете, «Сан-Фелипе» мог похвастать изысканной четкостью линий и богатством отделки. Как внутренней, так и наружной. Корпус был выкрашен желтой охрой и издали казался золотым. На полубаке блистали медью погонные орудия. Носовая фигура была покрыта позолотой. Прекрасная дева-ангел, расправив крылья, мечом указывала путь кораблю. На высокой корме четыре кариатиды поддерживали полукруглый балкон. Из-за такого количества прекрасных дам на борту моряки посмеивались над «Сан-Фелипе» и предрекали ему недолгое плавание с бесславным концом. Но вышло иначе.
Летом того же года «Сан-Фелипе» вместе с каравеллами «Авис» и «Ниньо» вышел из Кадиса и взял курс на запад, в Новый Свет. Первый же шторм сократил их маленький караван. Каравелла «Ниньо» то ли сгинула в морской пучине, то ли была унесена бурей далеко в сторону. Как бы то ни было, больше они ее не видели. «Сан-Фелипе» и «Авис» продолжили путешествие вдвоем и уже почти достигли берегов Мейна,[1] но очередной шторм отнес корабли далеко к северу. Когда утром 2 октября 1664 года путешественники увидели землю, перед ними предстал не материк, а остров Тобаго.
Солнце только-только оторвалось от горизонта. Дон Себастьян Эспада, благородный идальго и лейтенант мушкетеров «Сан-Фелипе», стоял, небрежно облокотившись на фальшборт,[2] и любовался — иного слова тут и не подберешь — песчаным берегом и пальмами, что слегка покачивались на ветру. Первая земля за три месяца путешествия! Глядя на нее, Эспада отчетливо понял, насколько он все-таки сухопутный человек. Худощавый и гибкий, он вполне оправдывал свою фамилию, которая дословно означала «шпага». Оружие вне всякого сомнения благородное, но никак не водоплавающее.
Вот и дон Себастьян плавать не умел совершенно. Чтобы отправиться на дно морское, ему даже не требовалась стальная кираса или шлем или какой-нибудь подобный груз. Эспада сразу бы отправился туда и в своем обычном одеянии. Обычным для него были: легкий элегантный колет[3] из светло-коричневой кожи, надетый поверх белой рубашки, широкие штаны, ярко-красный пояс и мягкие сапоги темно-каштанового цвета.
Следует упомянуть и широкую перевязь, перекинутую через плечо. Она была выделана из бычьей кожи и покрыта причудливым узором из тонких металлических пластинок. Ничего не скажешь, расстарался кузнец в родовом поместье для единственного из членов семьи Эспада, выбравшего воинскую службу. Конечно, выглядело изделие деревенского умельца не столь величественно, как расшитая золотыми нитями перевязь дона Мигеля де Вальдеса, капитана «Сан-Фелипе», зато уже на деле доказало свою полезность. Вмятина у плеча на перевязи отмечала место, где была остановлена мушкетная пуля.
Что до золота, то оно, увы, пока еще не звенело в кошельке Эспады, а лишь светилось в его волосах. Длинные, по плечи, они были благородного темно-золотистого цвета, словно вместе с кожей загорели под жарким андалузским солнцем. На голове у дона Себастьяна была светлая шляпа с широкими треугольными полями. У всех прочих офицеров «Сан-Фелипе», включая капитана, шляпы были поменьше и, по правде говоря, поизящнее, зато их узкие загнутые поля практически не закрывали лицо от солнечных лучей. Эспада предпочел более практичный головной убор. Единственная уступка, которую он сделал моде, — пышный плюмаж из белоснежных страусиных перьев, с большой серебряной пряжкой сбоку. К сожалению, шляпных дел мастер, к которому обратился Эспада, оказался неумехой и укрепил плюмаж не совсем ровно, отчего шляпа слегка перевешивала влево. Вдвойне досадно, что дон Себастьян был в те дни слишком поглощен подготовкой к путешествию и заметил брак лишь после выхода в море, когда уже не представлялось возможным вернуться в лавку и отхлестать негодяя по мордасам.
За последующие три месяца Эспада научился ходить, есть и спать в условиях постоянной качки, но так и не полюбил это сомнительное удовольствие и теперь мечтал только об одном: снова ощутить твердую землю под ногами. К его большому сожалению, они проплывали мимо Тобаго. Как принято говорить на корабле, оставляли землю по левому борту и уже почти совсем оставили. Остров начал затягиваться туманной дымкой, когда дозорный закричал с мачты:
— Корабль! По правому борту корабль!
Эспада неохотно оторвался от созерцания исчезающей из виду земли и пошел на другой борт. Доски под ногами, начиная от высокой, выше человеческого роста, надстройки на корме и до средней мачты, назывались шканцы. Далее от средней и до самой первой мачты точно такие же доски назывались шкафутом, пока не упирались в полубак. Тоже надстройка, но раза в два ниже, чем та, что на корме. На случай, если придется строить мушкетеров, Эспада старательно повторил про себя эти названия, взглядом отмечая позицию каждого участка, и только тогда подошел взглянуть на чужое судно.
