Я выражаю признательность: Питеру Айртону, Алану Берду, Чарльзу Беккету из Лондонского Совета по искусству, Исанне Гарвен, Уолтеру Донахью, Хелен Фрэнсис, Джейн Харрис, Никки Хэйнс, Эндрю Палмеру и Майклу Портелли.
Особая благодарность Али Смит за ее щедрость и поддержку; Ребекке Грей, моему редактору, за преданность и энтузиазм; Клер Бьюмонт, Анне-Марии Фицджеральд, Ние Мюррей, Рут Петри и всему коллективу «Серпенте Тэйл» за их нелегкий труд.
Я благодарю также Терезу Николс за ее непоколебимую веру в Селию и удивительно проницательный взгляд. Моего агента Люси Лак — за постоянство, настойчивость и поддержку.
Спасибо Питеру Дуагу за то, что разрешил мне пользоваться его чудным «Гранд Ривьер».
Моя глубочайшая благодарность Уэйну Брауну.
Огромное спасибо моим замечательным маме и бабушке за то, что делились со мной своими историями.
И наконец, спасибо Ли за его любовь и поддержку, без которых мой путь был бы неизмеримо труднее.
Я знала о своих родителях только то, что мне рассказывали. Я никогда не видела их фотографий — потому что не было никаких фотографий. Но тетя Тасси говорила, что моя мама была красивой, а когда я спрашивала, насколько красивой, она показывала на торчащий из куста розовый цветок гибискуса и говорила: «Вот такой». А какая у нее была прическа? Она затягивала волосы в узел и оборачивала голову платком, рассказала мне тетя Тасси одним прохладным полднем, когда мы шли в деревню Черная Скала за маниокой. А какого она была роста? И какого именно цвета у нее были глаза? Тетя Тасси сказала, черные, но были ли они цвета черного дерева или черные, как те африканские пчелы-убийцы, которые однажды вылетели из сгнившего ствола сейбы? Или черные, как смола, которую добывают на Тринидаде? И потом, были они круглые или удлиненные, большие или маленькие? А как вели себя люди, когда ее видели? Оборачивались ей вслед или проходили мимо?
Обычно, когда я начинала задавать такие вопросы, тетя как ни в чем не бывало продолжала заниматься своими делами, будто я ничего и не говорила. Но это не мешало мне без конца расспрашивать о моей матери, думать о ней и представлять, какой она была. Я знала, что она работала в парикмахерской «Мона» в Баколете[1] и в ней же встретилась с моим отцом. Отец был на островах проездом, возвращаясь домой, в Англию, с золотых приисков в Британской Гайане. Я была уверена, что не часто ей приходилось стричь такие волосы, как у него. Да и как иначе, говорила я тете Тасси, ведь он был белым.
Каждый раз, когда я замечала, что это очень романтичный способ знакомства, тетя говорила, что я не должна забивать себе голову романтикой. Обычно это случалось, когда нас мог слышать Роман Бартоломью, ее муж.
Тетя Тасси рассказывала, что моя мама умерла после долгих и тяжелых родов. Успела ли она меня увидеть, спрашивала я, когда мне было лет пять, — мысль, что мать никогда меня не видела, была непереносима. Да, отвечала тетя Тасси, перед самой смертью она увидела твое крошечное личико и заплакала и засмеялась одновременно, потому что впервые в жизни была счастлива. Потом тетя начинала качать головой, как будто воспоминания о моей матери ее расстраивали, и мне становилось стыдно. Я лежала на мамином животе, покрытая ее липкими соками, в тот момент, когда она испустила дух. Мы находились в комнате без окон, было ужасно жарко, поэтому маму перенесли в другую комнату, с окном, и настежь открыли его, чтобы ее душа могла выпорхнуть наружу и улететь на небо. Стояла ночь, и кто-то во дворе зажег факел, чтобы помочь маминой душе найти правильный путь.
Тетя Тасси написала моему отцу в Англию, в Саутгемптон, но он не ответил, и маму похоронили на кладбище Сент-Джордж и поставили маленький деревянный крест, потому что на каменный денег не было. Когда я спросила тетю, неужели это я убила мою маму, она ответила, что, конечно же, нет, и как только я могла такое подумать. Когда одна душа прилетает, другая улетает. Просто мне не повезло.
Так случилось, что у тети Тасси была открытка с видом Саутгемптона, которую ей прислал отец Кармайкл. Это была фотография порта, где множество людей махали, по-видимому, пассажирам корабля — их нельзя было рассмотреть, виден был только нос большого судна. «Саутгемптон» было написано на борту крупными белыми буквами. Иногда я снимала открытку с комода тети Тасси, где она стояла рядом с заколкой для волос, и вглядывалась в лица машущих англичан, гадая, может ли мой отец быть одним из них или хотя бы таким же, как они.
