«Корсет» вздрогнул и устремился (вообще-то полагалось ему именоваться «Корвет», но когда-то робобаба-машинистка на верфи сделала опечатку, идиотское словечко влетело в регистратор – и кранты; с тех пор мой кораблик страдал комплексами и хронической невезучестью). Я рванул рычаг тяги. Печь гневно загудела. Только тут я вспомнил, что нахожусь в кухонном отсеке и бросился было прочь, но стукнулся коленом о дверцу поддувала. Зашипел от боли и, отчаянно бранясь, хромая и подпрыгивая, заторопился в рубку. «Корсет» все еще стремился, как будто его невольно влекла неведомая сила, я ударил носовыми дюзами, пульт ударил меня по той же коленке, я перелетел через панель экранов и завис в матерой паутине между пультом и передней переборкой. Дюзы грохотали, перекрывая несущееся из кухни шкварчание, но не запах подгоревшей яичницы (на сале). «Корсет» с грохотом ударил в неведомую преграду и остановился.
Меня распластало по переборке, немного меня даже растеклось по стенкам и потолку, пятка попала в трещину (переборка прохудилась еще по дороге туда, но в космопорту не смогли найти лудильщика, который отправился к свояченице на крестины в позапрошлом году). Страшная тяжесть не исчезала, я растекался все более тонким слоем, пятку все глубже всасывало в трещину наружным вакуумом, и она начинала понемногу улетучиваться в силу сухой возгонки, из кухни выпала сковорода, обрушилась на переборку в дюйме от моей головы и раскололась. Горячая яичница шлепнулась мне на лицо, а я не мог шевельнуть рукой и, вероятно, умер бы от удушья, но в беде становишься находчивым – я высунул язык как можно дальше и слизнул яичницу с окрестной части лица и с левой ноздри. Наверное, такой горелой яичницы не числилось и в книге рекордов Гиннесса, но когда хочется дышать… Не бывать бы счастью, да несчастье помогло – яичница подкрепила мои слабеющие силы, и я начал понемногу собираться. Часть меня сползла обратно со стен и потолка, и я поторопился выбраться из щели, пока был еще распластан. Оскальзываясь на яичнице, цепляясь за скобы, я, как альпинист из пропасти, карабкался обратно к пилотскому креслу. А тяжесть все росла, время от времени из печи выпадали горящие угольки, и лишь сально-яичная маска на лице спасала меня от опасных и болезненных ожогов…
Пора была что-то делать. Я потянулся к пульту, но рука была неподъемной тяжести, и мне пришлось взвалить ее на плечо, чтобы донести до кнопки. Двигатели отключились, стало тихо, в тишине раздался звонкий удар, потом еще, я в тревоге огляделся – и горестно вздохнул: это из кухни капал на пульт соус ткемали… Тяжесть несколько уменьшилась, но совсем незначительно, и хотя тяги не было уже никакой, «Корсет» продолжал вздрагивать и оседать носом вперед, время от времени чуть заметно переступая с ноги на ногу.
Растерянность наконец-то покинула меня, и я сразу все понял. Мой «Корсет» наткнулся на черную дыру, даже на микрочерную дыру, крохотную (как первая дырочка на носке, которую замечаешь лишь когда носок уже надет, а до выхода на работу осталось четырнадцать секунд и ни секунды более, а иначе – опоздание и неумолимый робот-табельщик), крохотную и потому не внесенную ни в одну звездную лоцию, как ручеек от подтекающего восемнадцатый год пожарного гидранта не найдешь на самой подробной топографической карте… Наверное, она была не более трех сантиметров в диаметре, но и этого хватило для острого шпиля моего незадачливого кораблика. А масса у нее была, думаю, как у Луны, и лишь невероятная прочность материалов, ежедневная гимнастика и обильное белковое питание помогли «Корсету» и мне выдержать ее чудовищное тяготение. И вот теперь медленно – потому что время в черной дыре практически не течет, – но верно «Корсет» все глубже влезал носовым шпилем в микробездонную черную пропасть…
Вдруг корабль замедлил погружение, а потом начал едва заметно вращаться по часовой стрелке. Это еще что?! А, это дошли до края дыры гребни винтовой нарезки, выполненной на внешней обшивке, чтобы встречные потоки космических лучей вращали «Корсет» и стабилизировали его траекторию… Мой корабль ввинчивался в черную дыру, как громадный винт-саморез. Скосив глаза, я глянул на тяготомер. Он показывал 1988 «же», и я до сих пор не был раздавлен лишь благодаря застывшему времени и природной крепости организма. «Корсет» поворачивался со скрипом, потому что силиконовая смазка была давным-давно высушена космическим холодом и пустотой, со скрипом – и неожиданным потрескиванием, как отзывается доска, когда, потея и натирая кровавые мозоли, ввинчиваешь в нее шуруп… Потрескивает… Потрескивает!!! Нет, только при правильной диете можно добиться от мозга полной отдачи! Что ж, не напрасно я питал его всю жизнь – сейчас он нашел путь к спасению. Единственный выход из безвыходной микрочерной дыры!
Как известно, выбраться из черной дыры невозможно, из нее нет путей на волю даже для лучей света, не говоря уже о далеко не столь идеальном создании рук человеческих. Но показания тяготомера и скорость погружения подсказали мне, что я не ошибся в оценке размеров этого микрочудовища – оно, видимо, еще не успело полностью сколлапсировать и только-только провалилось внутрь гравитационного радиуса… Что делает человек, когда шуруп не идет в доску? Человек бьет молотком. И я поступил так же. Я ударил маршевым двигателем. Конечно, мне это удалось не сразу, пришлось соскрести яичницу с виска о нарамник космовизира, а потом слизать ее, и омерзительный вкус резины не мог не ослабить укрепляющего действия пищи – но все же мне хватило сил дотянуться до рычага главной тяги. И я рванул его на «полный вперед», и тренькнул звонок в машинном отделении, вахтенный робокочегар дунул в переговорную трубку и пропитым тенорком проскрипел: «Есть полный вперед, шкип!» – и принялся шуровать в реакторе и рефлекторе, и мой «Корсет», все ускоряя вращение, потянулся вперед…
