Давид Самойлов
Вера в доброе слово
Сергея Львовича Львова знал я юношей-студентом, молодым военным переводчиком; зрелым человеком, известным писателем, знал более сорока лет.
Помню его пухлым юношей с волнистыми волосами, с полудетским еще лицом, добродушного, разговорчивого, открытого. Он рано почувствовал свое призвание и уже на первом курсе института имел написанные рассказы, из каждой строки которых выглядывал Константин Паустовский. Романтическая струя в творчестве этого писателя была образцом литературы для юного Львова. В детстве Сергей совершил путешествие по Десне вместе с Константином Георгиевичем. Впечатление от этой поездки, наверное, было тогда одним из самых сильных его переживаний. Влияние личности и стиля любимого писателя определили манеру писания самого раннего Львова.
Строгие критики из ИФЛИ (Института истории, философии, литературы), где учился Львов, — а в прославленном институте критики были беспощадные — подтрунивали над крайним «паустовианством» юного писателя. Тогдашний вкус требовал более густого реализма. Уроки этой критики были вскоре усвоены Сергеем. Однако многое драгоценное в его натуре и творчестве осталось от раннего увлечения. Детские впечатления ничем не вытравимы, и сложившийся под их влиянием характер где‑то, в основе, остается неизменным. Но об этом я скажу ниже.
Во время войны почти все студенты ИФЛИ стали солдатами. Трудно было себе представить многих из них в военном обмундировании. В том числе — Сергея Львова. На фронт дошла до меня весть, что он преподает в Военном институте иностранных языков. Это было не удивительно, ибо Львов с детства блестяще знал немецкий язык. И вдруг в апреле 1945 года мы встретились с ним в местечке Аренсфельде, на переднем крае, во время боев за Берлин. Встреча эта, как она ему запомнилась, описана Сергеем Львовым. Хочу к этому добавить, что Львов был храбрым офицером и таковым быстро прослыл среди разведчиков 1-го Белорусского фронта. Я сам видел, как он хладнокровно расхаживал под минометным обстрелом. Храбрости его придали оттенок отчаянности близорукость и фронтовая неопытность.
После войны начинается большая повседневная литературная работа Сергея Львова. Он писал рассказы, очерки, литературно-критические статьи. Был журналистом — работал в «Литературной газете».
Казалось, ему легко дается слово. Но это совсем не так. Он сам не доверялся легкости. Его не удовлетворяло то, чего он достиг и чего мог бы достичь, отдавшись течению своей литературной судьбы. Все складывалось как будто благополучно, и имя Львова было уже на слуху у читателя. Но он искал и добивался другого, удачи высшего порядка. Он понимал, что одна из высших удач для литератора — найти свой жанр, то есть наиболее ему свойственную форму выражения, наиболее для него естественный способ излагать содержание.
Ему нужно было найти форму и интонацию, вмещавшие одновременно его знание жизни и глубокие научные знания в разных областях культуры, его идеальные представления и живота темперамент.
В 1969 году в «Новом мире» печаталась историко-биографическая книга об известном французском ученом и просветителе «Жизнь и смерть Петра Рамуса». Поиски жанра увенчались успехом. Эту книгу сразу заметили читатели и отметила критика. Она отличалась от обычной популяристики серьезностью подхода и глубиной знания, от сугубо исторического труда достоинствами литературного стиля, художественностью построения и личностным подходом.
Книга привлекала своим нравственным зарядом. В ней изображен был человек, лишенный корысти. Львов, влюбленный в своего героя, умел вжиться в его образ, он мыслил и переживал вместе с ним и излагал свои чувства и мысли с той простой непосредственностью, которая не может не тронуть читателя.
Вслед за «Рамусом» в течение десяти лет были написаны книги: о великом художнике, зачинателе немецкого Возрождения Альбрехте Дюрере, о замечательном нидерландском живописце Брейгеле, о мыслителе и поэте, авторе знаменитой утопии «Город Солнца» итальянце Кампанелле. Книга о великом немецком художнике Лукасе Кранахе не увидела света при жизни автора.
Сергей Львов выбирал фигуры нелегкие и ключевые, времена отдаленные и драматические. Он исследовал характеры и творчество художников великих и образцовых. Талант изображать был дан ему от природы. Но нужно было еще понимать то, что трудно постижимо — смысл великого творчества. Нужны были огромные знания, чтобы вообразить и постичь личности и их великие творения.
Всю свою сознательную жизнь Сергей Львов упорно накапливал знания. В нем смолоду не было никакого дилетантизма. Об избранном предмете он должен был знать все. Он досконально изучил языки, литературу, изобразительное искусство, историю. Он был ходячей энциклопедией. Однако ничего не было во Львове от засушенного эрудита, от книжного червя, не знающего, не понимающего текущей жизни.
Давно ушла из его литературного стиля подражательность приподнятой манере Паустовского. Но осталась непреходящая свежесть в восприятии мира и приподнятость душевного строя.
Среди многих призваний Сергея Львова — рассказчик, очеркист, критик, искусствовед — не последнее место занимает призвание педагога, учителя, проповедника. Он свято верит в силу доброго слова.
