— Все мужики сволочи! Ненавижу! Ненавижу их! Они не знают, что такое любовь. И только делают вид, что влюблены. Розочки там, конфетки. Единственное, что им нужно, это засунуть, все равно в кого, свою игрушку. Не-на-ви-жу!
Но думаешь, меня так просто растоптать? Смешать с грязью? Нет! Не это у тебя в голове. Ты вообще не способен думать. Я для тебя ноль. Круглый такой. Ноль. Пустое место. Канализация. Место, куда сливают отходы. Маленьких юрких сперматозавриков. Они шныркают по моему телу. Все выискивают щелочку, чтобы прорваться и застолбить. Сказать: «Я здесь был». Это все равно что на огромной, величественной, недоступной горной вершине написать масляной аэрозолью: «Здесь был Лева». Поставить год и число. Или ты, как пес, метишь свою территорию, бездумно поднимая ногу и кропя все подряд: углы домов, деревья, даже человеческие ноги: «Я здесь был!..»
Ну и был ты там. И что? Самоутвердился? Потешил свое больное самолюбие? Стало тебе лучше? Отпустила тебя горячка, лихорадка, которая сжигала тебя изнутри и заставляла бегать в поисках неисследованных территорий? Вот и еще одна. И еще, сколько их будет? Сотня? Тысяча? Пока не сдохнешь? А как же любовь? Мечты? Уют? Доброта? Теплота?
Гадина ты! Ну, нашел бы себе такую же… ищущую. Так нет! Тебе подавай что-нибудь этакое, чистенькое, нетронутое. То, что берегли, выращивали. Но не для тебя же, скот! Для него, для самого лучшего, нежного, любимого и любящего. Все для него копилось и береглось. Чтобы выплеснуть на него все, что лелеяла и холила. Чтобы укутать нежностью, как оренбургским платком, под которым тепло, но легко. Но где он, тот, единственный, о ком мечталось? Его нет, но есть ты — Александр Македонский… Черт! Вот и заплакала! Не надо, Лерка, не реви! Прорвемся! Обманывать грех! Как нельзя на войне убивать женщин и детей, так и обманывать их нельзя. Мы, женщины, тоже как дети. Все через уши, все через душу. Помнишь?! Ты мне розочку… Ну, думаю, принц, а у тебя это просто воспитание. Ты колечко — думаю, обручение, а ты по дешевке у друга купил. Ты в порыве страсти «любимая» шепчешь, а я — вот и в любви объяснился. К сожалению, я совсем не знала мужчин. Легковерная дурочка! Оказывается, за все надо платить! Даже за ошибки. Говорят, на ошибках учатся. Какая же это учеба?! Это жизнь! Вся жизнь из сплошных ошибок. Безграмотная я!.. А какая это — грамотная? Стерва без души и без сердца? Да? Но ведь и стерва такой раньше не была, ее такой сделали мужики. И выплакала она, наверное, все слезы. Высохло ее сердце. Ожесточилась душа. И я теперь такой стану, а если не стану, то погибну… Не верить! Не верить никому! Рассчитывать только на себя. Не надеяться на чудо. Вперед! Только вперед! Прорвемся, Лерка!
Так говорила сама с собой Валерия Родина, двадцативосьмилетний дизайнер по мебели, работающая на мебельном комбинате по распределению после окончания Строгановки.
Она бродила по Сокольникам, вглядываясь в мрачное небо, в набухшие тучи, грозившие прорваться дождем, закусывала до крови губы и сдерживала подступавшие к глазам слезы. После годичной связи с Аленом Делоном районного масштаба, Львом Паншиным, она обнаружила, что беременна. Первая мысль после анализа на мышку была: «Какое счастье! Наконец-то мы поженимся!» Но Паншин, не по-доброму сощурив глаза, спросил:
— Сколько сейчас аборт стоит?
— Аборт?! — ахнула Лера. — Ты его не хочешь?
— У меня сейчас сложное финансовое положение. Да и карьера под вопросом. Нам еще рано иметь детей.
— Как рано? Мне уже двадцать восемь!
— Ну, тогда поздно, — огрызнулся Паншин и ушел, не попрощавшись, громко хлопнув за собой дверью.
Она вспомнила эту сцену и опять заревела, отворачиваясь от прогуливающихся пар, сдерживая рыдания и желание упасть, забиться в истерике. После слез пришло облегчение, но внутри было пусто. Осталась только одна мысль: рожу. Маленький ни в чем не виноват. И так уже согрешила, так остановись, Лерка, хотя бы перед этой чертой. Не убий!.. Выношу. Я здоровая. Там пособие какое-нибудь государство даст. На работе помогут. Потом опять работать пойду. Малыша в ясли. Почему я все время говорю «малыш»? Откуда взялась уверенность, что будет мальчик? Не знаю… Назову его Игорем. Игорь Львович Родин. Или Паншин? Нет. Я не пойду к нему унижаться и просить дать отчество. Я Николаевна, пусть и сын будет Николаевич. Игорь Николаевич Родин. Вполне. Решение созрело. Она выбрала свою судьбу.
Беременность проходила легко. Токсикоз появился на третьем месяце и продолжался всего три недели. Она выходила на работу с гордо поднятой головой. Вся ее фигура, казалось, говорила: «Мне плевать на общественное мнение. Мне все равно, о чем вы там шепчетесь по углам. Мне все равно, что у меня будет статус матери-одиночки. Мне все все равно! Я буду бороться до последнего за моего сына. Я как раненая волчица буду кусаться, пока не сдохну, защищая своего детеныша. Я поднимусь сама, и подниму его. Клянусь!»
Сослуживцы старались ее не трогать, поэтому вокруг образовался вакуум. Но под столом почти каждое утро она находила пакеты с поношенными, а то и новыми детскими вещами. Все было чисто выстирано, выглажено, иногда там оказывались конвертики, в которых лежали то пятерка, то десятка.
