— Зачем пришла?
Женщина чуть вздрогнула, останавливаясь. Полные губы искривило улыбкой.
— Да как же?.. Чего ж спрашиваешь, коли сам позвал?
— Я тебя не звал.
— А не сам… — сделав шаг, гостья прильнула к мужской спине, влажно дохнула в шею. — Глаза твои позвали. Ох, бедовые они у тебя… против воли за собой ведут. Ну, вот она, я! Чего ж теперь не смотришь?
Горячее, как печка, женское тело обдавало жаром сквозь одежду. Но мужчина даже не шелохнулся — стоял, будто окаменев, и от его непреклонной спины, как от распахнутой в пустоту двери, веяло ледяным холодом.
— Шла бы ты отсюда, хозяйка, подобру-поздорову. А не то заметят невзначай, как ты гостей приваживаешь, да князю в ушко нашепчут.
— Кто заметит? Ведь нет здесь никого, — женщина обхватила его руками, прижимаясь еще теснее. Тонкие пальцы, не знавшие работы, сплелись в замок цепко — не в раз и разорвешь. Спиной мужчина чувствовал гулкие удары ее сердца. Будто молоток стучал, часто-часто, отдаваясь в нем победным эхом. И впрямь долго приманивать не пришлось…
— Ступай, княгиня. Устал я, спать буду, — небрежно проронил он, без усилий разнимая ее сомкнутые руки. — Ступай! — повторил, глядя ей в лицо.
Женщина выпрямилась, глаза ее зло сверкнули. Верхняя губа поползла вверх, обнажая мелкие острые зубы, а из груди вырвался то ли вздох, то ли всхлип:
— Гонишь?!
Он молчал, отрешенно глядя поверх ее головы.
— Да как смеешь?.. Кто ты есть таков!.. Нищеброд, нахлебник княжий! Да таких, как ты, у меня полон двор! Думаешь, не найду, с кем тоску унять? Да мне лишь глазом моргнуть… — В свете одинокой лампадки искаженное гневом лицо женщины разом постарело, темные следы морщин проступили на нем резко и беспощадно. — Будь ты проклят, бес лукавый! Ненавижу тебя! Чтоб земля под тобой разверзлась! Чтоб глаза твои змеиные повылазили! Чтоб язык твой поганый отсох! Ненавижу!
Но мужчина все так же молчал, и она, не выдержав, бросилась на него, вцепившись скрюченными пальцами в неподвижное, как маска, лицо. Он без труда оторвал ее от себя и швырнул на пол, на лохматую медвежью шкуру у порога. Подол длинной рубашки задрался, обнажив полные белые ноги, но женщина как будто не замечала этого. Сила внезапно покинули ее — упав, она осталась лежать, хватая воздух широко раскрытым ртом, потом горько расплакалась.
Мужчина отступил в тень, и теперь она не видела его лица — лишь светлый неподвижный силуэт в углу под лампадой.
— Ступай, княгиня, — глухо повторил он. — Князь за такие дела прибьет и тебя, и меня.
— Да мне и так не жить… — тяжко вздыхая, женщина прикрыла ладонями мокрое от слез лицо. — Думаешь, хозяйка я в этом доме? Думаешь, все у меня есть — и муж богатый, и слуги, и все, чего ни пожелаю — мое? Господь милосердный…
Подождав, пока стихнут рыдания, мужчина тихо спросил:
— Что, неправда это?
— Неправда! — выкрикнула она и до крови закусила губу. Потом, точно опомнившись, приподнялась, села, неловко одергивая рубашку. Бросив украдкой взгляд в угол, оттерла слезы рукавом и торопливо заговорила, словно желая поскорее выплеснуть то, что с давних пор давило на сердце:
— Страшно мне, сил нет, как страшно… Чужая я здесь. Когда за князя замуж шла, думала — как сыр в масле кататься стану. Слыхал, небось, не первая я жена у него. Первую-то он сам, своими руками забил до смерти за то, что она ему сына родить не смогла, но о том я после свадьбы лишь узнала. А теперь меня саму смерть ждет, коли не рожу! Матерь Божья, убьет меня князь, убьет, как первую жену убил, не помилует!..
— Не кричи! — оборвал ее мужчина. — Весь дом перебудишь.
Огонек лампады дернулся и заплясал, тени на облупившихся стенах заметались.
— За чем же дело стало? Не велика забота бабе — родить…
Из глаз женщины снова покатились слезы.
— Да разве во мне дело? — чуть всхлипывая, пробормотала она. — С Божьей помощью давно бы родила уж… каждый год рожала бы, как яблоня. Не на мне грех.
— Почем знаешь?
— Да не я одна! Все знают! Было дело: князь по молодости лютовал, как зверь по окрестным землям носился, спасения от него не видали. Три раза мужики на него с дубьем шли, соседи жалобы наместнику слали одну за другой, а он точно заговоренный — ужом извернется, а пагубы избегнет. Будто сам черт ему стелет… Прости, Господи! С наместником породнился, взял за себя его племянницу, девочку-сироту с богатым приданым, сам же с брачного ложа — снова в разбой. А тут донесли, что в Ябловицах ведьма объявилась — заговоры творит, скотину лечит, по лесам бродит без страха. Князь и братцы его, лиходеи знатные, туда прискакали, думали, судить ее станут, а как поглядели на ведьму-то, так враз и раздумали. Она ведь нестарая еще была, пригожая, говорят, баба… Так князь с братцами ведьму вожжами скрутили и по очереди ссильничали, сынка ее, мальчишку-недоростка, за то, что мать защищать полез, к воротам прибили…
— А потом что? — хрипло спросил мужчина, когда женщина замолчала.
— Потом, говорят, они ведьму в колодец бросили, да она перед тем их всех прокляла: братцам княжеским сказала, что погибнут они лютой смертью не позже, чем через год. А самому пообещала, что не будет у него потомства, и корень его засохнет, и род его сгинет, как ее сгинул… И вышло по сему. Полгода не прошло, как братцы померли: один в бане угорел, другого волки в лесу задрали. А князь об ту пору бесплоден сделался. Да только он проклятью не верит, на нас, жен своих, вину возводит. Вот и мне не жить, коли не угожу ему наследником! А как тут угодишь — он сам на кусте родовом последняя ветка, и та сухая!
