Всякий раз, когда приходил вызов из больницы для прокаженных и надо было ехать за телом, Джек Делани непременно заболевал — гриппом или чем-нибудь вроде этого. Его босс, Лео Муллен, решил наконец его пристыдить:
— Видишь, что получается. Стоит позвонить кому-нибудь из сестер, как ты тут же начинаешь ныть: «Ой, не знаю, что со мной такое, я так фигово себя чувствую».
— Фигово? — переспросил Джек. — Да я отродясь так не говорю — «фигово». Когда это было? В смысле — когда они звонили? Погоди-ка, погоди. Сколько раз они вообще звонили за то время, что я тут работаю? Раза два?
Лео на миг даже забыл о покойнике, лежавшем перед ним на столе.
— Тебе сказать точно? Это уже четвертый случай за три года. — Поверх рубашки с галстуком Лео нацепил клеенчатый фартук, руки по локоть в резиновых перчатках — словно собирался перемыть гору посуды.
Джек Делани стоял в дверном проеме, на пороге сводчатой комнаты, метрах в двух от изголовья мраморного столика, где Лео препарировал труп. Столик был слегка наклонен в сторону раковины, чтобы лишняя жидкость быстрее стекала с него. Сам покойник — плешивый коротышка, зато по всему телу густая поросль волос. Ступни повернуты вовнутрь, к большому пальцу левой ноги привязана бирка. Лежит, бедолага. Джек всегда остерегался смотреть на покойника в упор. Сперва он мельком бросал на него взгляд издалека, от двери, проверяя, не ждет ли его на столе нечто ужасное — жертва несчастного случая, кошмар, который навеки отпечатается в мозгу. Этот, кажется, ничего… Джек пригляделся и поспешно отвел глаза. Вот черт, этот уж точно побывал в аварии. И вовсе он не лысый, просто у него вся кожа содрана со лба и выше, почти до макушки — должно быть, его оскальпировало ветровое стекло. Джек машинально провел рукой по собственным волосам и тут же убрал руку, а то Лео непременно напомнит, что ему пора к парикмахеру. Теперь Джек смотрел прямо на Лео, на его руки, впрыскивающие дезинфицирующий раствор во все отверстия трупа: в ноздри, в уши, в рот, в каждую темную дыру.
— Все три раза, когда они звонили, у тебя тут же какая-нибудь хвороба разыгрывалась, — продолжал Лео. — Раз — и спекся. Вот о чем я говорю. Так ведь дело обстоит?
— Я раньше бывал в Карвиле, — заметил Джек, — когда на Ривесов работал. Мы туда ездили пару раз в год настраивать орган. Кто-нибудь из них перебирал клавиши, а я забирался на самый верх, к трубам, по шаткой такой лесенке, приводил их в порядок. У меня, знаешь ли, слух имеется.
Посмотреть на Лео, так он тоже вроде как орган настраивает. Приподнял инструмент того парня на столе, впрыснул в него дезинфектант. Небось при жизни покойник гордился своим орудием. Ростом невелик, но эта штука что надо.
— Разве я сегодня говорил, что плохо себя чувствую? — поинтересовался Джек.
— Пока не говорил. Не успел, — фыркнул Лео. — Они только что звонили. — Взявшись за шланг, тянувшийся к раковине, Лео включил воду и попросил помощника: — Подержи, пожалуйста.
— Не имею права, — возразил Джек. — У меня нет лицензии.
— Я никому не скажу. Давай, поливай стол. Отсюда, от самого надреза, чтоб стекало.
Джек подошел и перехватил шланг, по-прежнему стараясь не глядеть на тело.
— Сам понимаешь: трогать мертвяка, который загнулся от проказы, — удовольствие ниже среднего.
— От болезни Хансена, — поправил его Лео. — От нее самой не умирают, умирают от сопутствующих инфекций.
— Насколько я помню, — продолжал Джек, — в прошлый раз ты вызывал специальную службу, чтобы они доставили тело из Карвиля.
— У меня было три покойника на руках, два уже лежали на столе, а ты заявил, что фигово себя чувствуешь.
— Да брось ты, Лео! Можно подумать, тебе охота трогать покойника с проказой.
В беседе со своим боссом Джек Делани выражений не подбирал, поскольку давно дружил с ним, к тому же Лео женился на сестре Джека, Риджине, и мать Джека жила с дочерью и зятем по четыре, а то и пять месяцев в году, когда они выезжали на летний сезон за озеро, в Бей-Сент-Луис, штат Миссисипи.
Лео, последнему представителю династии Мулленов, внуку основателя погребальной конторы «Муллен и сыновья», исполнилось пятьдесят; когда-то он работал на отца и дядю, теперь был сам себе хозяин, и на нем этому роду суждено было оборваться. Через десять лет Лео намеревался продать дело, поселиться в Бей-Сент-Луисе, ловить крабов сеткой и читать на досуге исторические романы; пока что он честно и преданно исполнял свой долг, пожимал руки родным усопшего, для католиков заказывал чтение розария, и пока скорбящие не разойдутся, никогда не отлучался на минутку в свою комнату, чтобы глотнуть капельку виски. Бармены принимали Лео за дядюшку Джека. Как-то раз (они тогда сидели в «Мандине») Джек сказал ему:
— Тебе не следовало работать в похоронной конторе.
А Лео ответил:
— Чья бы корова мычала.
Джек Делани сам не заметил, как ему стукнуло сорок. Выглядел он намного моложе. Мать звала его своим солнечным мальчиком, своим красавцем.
Она старалась не вспоминать, что ее солнечный мальчик провел три года в «Анголе» — исправительном лагере штата Луизиана, работал на хлопковых полях и расчищал заросли. Джек уверял, что если им удавалось вырубить весь кустарник, им завозили новый из Миссисипи. На ночном столике мать хранила несколько фотографий Джека, в том числе вырезки из газет, где он позировал в рекламе дома моды «Мезон Бланш». Рядом стояла одна-единственная фотография Риджины — на выпускном балу, когда та закончила колледж доминиканских монахинь. Девушкам нравились взъерошенные волосы Джека, его мальчишеская фигура, легкая улыбочка. Услыхав, что он работал моделью, рекламировал спортивную одежду, девушки верещали: «Вот это да!», а если он так, между прочим, вставлял, что побывал в тюряге, они вздыхали: «Ах, боже мой», и морщили носики от любопытства, пытаясь угадать, что этот пройдоха мог сделать такого, за что угодил в тюрьму. На это Джек отвечал: если все рассказывать — выйдет чересчур длинно, а попросту говоря, он был вором, специалистом по драгоценностям. Девушки жадно слушали, и он подбрасывал им две-три истории пострашнее, поинтереснее. Он-то знал, что некоторые девушки прямо-таки сдвинулись на парнях, отсидевших свой срок, — при условии, конечно, что и наружность у них ничего.
