Алиби от Мари Саверни

В лифте пахло женщиной, зашедшей с мороза.

Сам лифт был дрянной, старый, исцарапанный вдоль и поперек, украшенный сплошь непотребным графитти, но вот запах в нем стоял изумительный, такой, что идет от нахолодавших волос с чуть приметной примесью тонких духов, от схваченных румянцем щек, от чистого молодого тела с его млечной свежестью.

По крайней мере, так показалось Олегу Лободко, который с некоторым сожалением вышел из лифта на шестом этаже. Чувство, подобное тому, когда не хочется выходить из теплого автобуса — ехал бы себе и ехал куда-то вдаль, когда жаль прощаться с приятной компанией и торопиться домой, когда не хочется покидать цветущую лесную поляну…

А еще ему плохо верилось, что в одной из квартир на этом самом шестом этаже найден мертвым человек, ушедший из жизни не по своей воле…

— Можно подумать, что мы не в Киеве, а в каком-нибудь Палермо, — проворчал майор Лободко, пристально всматриваясь в человека, который удобно расположился на старинном резном, явно антикварном стуле. Человек был окончательно и бесповоротно мертв. Его задушили тонким, необычайно прочным, как сицилийская гаротта (правда, какова она, эта знаменитая гаротта, Лободко не знал — видел в итальянских фильмах, читал), шнуром, скорее всего синтетического происхождения, о чем свидетельствовала очень тонкая багровая полоска на шее.

Спинка стула едва достигала мертвецу до плеча, значит, тому, кто его задушил, сделать это было удобно — зашел сзади, накинул удавку, затянул. Мужчина, который встретил смерть, не стоя, а сидя, был немолод — лет под шестьдесят или даже больше.

В квартире все перевернуто и разбросано — убийца явно что-то искал. Деньги? Драгоценности? Или какую-то важную для себя бумагу? Скорее всего, последнее. На это указывало и то, что золотой перстень-печатка по-прежнему украшал безымянный палец правой руки покойного, а в ящике письменного стола, где порылись тоже основательно, разбросаны полторы тысячи гривен — пятнадцать «стольников». Не ахти, конечно, какая сумма, но все же…

Искали что-то другое, такое, видимо, которое владелец этой двухкомнатной квартиры на Печерске, привилегированном, когда-то для «белых», а теперь просто для богатых людей, районе Киева, мог хранить в бесчисленных папках с рукописями, газетными и журнальными вырезками, фотографиями, ксерокопиями, между страницами книг. Их и в гостиной, и в спальне было много. Разнокалиберные тома наверняка бегло листали, пытаясь что-то из них выудить, и в спешке, в раздражении бросали на пол — не жалея, как попало.

— Убийца пробыл здесь порядком времени, — заметил старший лейтенант Михаил Солод. — Чтобы устроить такой грандиозный кавардак, одного часа маловато. Все перевернул вверх дном… Целую ночь, что ли, искал?

В спальню, которая одновременно служила покойнику и кабинетом, заглянул участковый инспектор Виктор Столяренко.

— Олег Павлович, никаких видимых следов взлома или работы отмычкой не обнаружено. Одно из двух: либо хозяин сам открыл дверь убийце, либо у того были ключи. Вывод напрашивается такой: Тимофей Севастьянович Медовников впустил к себе в дом знакомого человека. Может, весьма близкого, очень близкого. Люди в таком возрасте, знаете ли, чрезвычайно осторожны, опасливы.

— Весьма или очень близкого — отпадает, — возразил Лободко. — Я бы, Виктор, с тобой согласился, если бы не эта штука, — он показал участковому бутылочку с розовыми таблетками, которую зажал большим и указательным пальцами. — Это лекарство я нашел здесь, в ящике письменного стола, оно у Медовникова всегда было под рукой.

Столяренко подошел ближе, прочитал — «Манинил-5», пожал плечами:

— Не понимаю, как это соотносится с личностью убийцы.

— Очень просто, — усмехнулся майор. — Это лекарство для диабетиков — второй тип, инсулинонезависимый. Принимают его каждый день, дозу, разумеется, определяет врач. Правда, говорят, манинил снижает мужскую потенцию.

— Вы… страдаете диабетом? — сочувственно спросил Столяренко.

— Нет, — засмеялся Лободко. — Сахар у меня в норме. Дядя болеет, он и просветил. Но какое, говоришь, отношение это имеет к делу? А давай-ка пройдем на кухню…

Кухня как кухня: кафель плюс обои, холодильник, газовая плита, стол, стулья.

Лободко подвел участкового к столику, на котором стояла початая бутылка армянского коньяка, две рюмки, из которых его пили, коробка шоколадных конфет «Венецианская ночь», тарелка с аккуратно нарезанными дольками сыра.

— Видите? Даю голову на отсечение — Медовников сидел вот тут, слева. И не взял ни одной конфеты — все гнезда с его стороны заполнены, он к сладостям даже не прикоснулся. Его визави съел четыре конфеты — гнезда пусты, верно? Хозяин квартиры закусывал сыром, — Лободко подошел к новому импортному холодильнику, открыл дверцу, — из собственных припасов, да вот вам и кусок «Белозгара», от которого он нарезал на тарелку… Думаю, даже уверен, тот, кто пришел к нему в гости, принес с собой коньяк и конфеты, не зная, не догадываясь, что Медовникову сладкое противопоказано. Значит, знакомы-то они знакомы, но не накоротке…

— Олег Павлович, а что, если и коньяк, и конфеты выставил хозяин? Держал про запас? Для хороших, так сказать, людей?