Алиби от Мари Саверни - [4]

— Олег Павлович, я покопаюсь в памяти насчет… Чехии, — пообещала Медовникова. — Вернее, знакомых папы в этой стране. Шансов на успех почти никаких, но вдруг…

— Спасибо… Илона Тимофеевна, и все же… Неужели отец ваш ни с кем из коллег по хобби не был дружен?

Илона Тимофеевна взяла со стола чашечку с остывшим кофе, подержала ее на весу, потом поставила на место.

— Видите ли, был один такой человек, которому Тимофей Севастьянович симпатизировал. Пожалуй, даже дружил с ним. Это Андрей Феликсович Круликовский. Его специализация — Киев девятнадцатого века.

— Его что, уже нет в живых?

— Нет, он, слава Богу, живет и здравствует, насколько мне известно. Только не здесь, в Украине, а в Польше. Переехал туда с семьей где-то в середине девяностых. Круликовский поляк по национальности. Живет в Кракове. Папа поддерживал с ним связь. Иногда они обменивались письмами, но больше общались по телефону.

— А здесь, в Киеве, из старых, ну, не друзей, а знакомцев — ни одного? — с надеждой услышать обратное спросил Лободко. — Понимаете, нам бы хоть за что-нибудь зацепиться…

— Я ведь вам уже говорила, что Тимофей Севастьянович не из тех, кто с каждым встречным-поперечным на короткой ноге, — с некоторым раздражением ответила Илона Тимофеевна. — Он был достаточно замкнутым человеком. Ну, если хотите, запишите — Палихата Федор Спиридонович. Папа дружил с ним с юности. Потом, когда оба были зрелыми мужами, между ними пробежала черная кошка, и виноват, заметьте, оказался в этом Палихата — отец дал ему для ознакомления, чисто по-дружески, так сказать, материалы по Печерску, а тот взял да и опубликовал их в журнале под своим именем. Папа с ним страшно поругался, но со временем простил — Палихата объяснял свой поступок катастрофическим безденежьем, которое он бы лично пережил, если б не жена с онкозаболеванием. Именно из-за нее он решился на подлость. Папа, конечно, резко к нему охладел, но, в принципе, общался. Изредка… Это все, что может вам хоть как-то пригодиться. Олег Павлович, как насчет кофейку? Еще хотите? Я это мигом…

— Нет, что вы! — отказался Лободко — Премного вам благодарен. — Прозвучало это несколько старомодно, но вполне искренно. — Илона Тимофеевна, мы сделаем все, чтобы найти убийцу. А с вами наверняка встретимся еще не раз…

ГЛАВА II

Олег Лободко, в отличие от подавляющего большинства мужчин, очень любил хлопотать дома на кухне. Ему нравилось, например, чистить картошку, и того, кто набивался ему в помощники, он готов был объявить своим смертным врагом. Борщи или супы-харчо, или обычные супы — вермишелевые, рисовые, картофельные, луковые получались у него необыкновенно вкусными, что с удовольствием отмечала его жена Наталья. И при этом была вполне искренна — фальшивыми комплиментами, лишь бы поощрить мужа в этом не очень-то благодарном занятии, и не пахло.

Олег давно опоэтизировал для себя кулинарное искусство. Ему нравилось наблюдать, как мясо отдает бульону золотые капли жира, как мельтешат в кипятке, точно галька в прибойной пене, картофельные кубики, как багровеет, будто страшно устыдясь, варево от твердой, наструганной на терке свеклы, как посреди рыжевато-красного (окончательный цвет, сформированный зажаркой из моркови, лука и томатной пасты) плеса возникает зеленый оазис — брошены петрушка и укроп, и в тихое плавание в потихоньку остывающей кастрюле отправляются лавровые листики, эти обязательные «кувшинки» борща…

Вот и сегодня он быстро, привычно приготовил, в отсутствие жены и двух дочерей, свою «коронку», попробовав ее на вкус, лишь когда все было сделано — достаточно одной ложки, чтобы определить, удалось ли блюдо. Наташа вечно изумлялась этой его странной, отличной от многих доморощенных кулинаров, особенности не прикасаться к вареву или жареву, пока оно не примет «товарный вид». И тут надобно отметить, что ни недосола, ни пересола Олег не допускал.

— Поварская интуиция… Она меня не подводит, — пояснял он жене.

И еще одно возведенное в ранг абсолюта правило бытовало на кухне, если на ней священнодействовал глава семьи, — к приготовленной им еде можно было приступать, когда вся семья в сборе и чинно уселась за обеденным столом. Олег, конечно же, понимал, что это не совсем правильно, но пересилить себя не мог. Ситуация примерно та же, что с мастером, который позволяет другим любоваться своим шедевром не когда он еще в работе, а лишь по ее завершении, когда публика уже столпилась в выставочном зале.

Пока борщ настаивался на плите, Олег заварил себе крепкого чаю, сделал бутерброд с сыром и вышел на балкон. Стоя перед открытой рамой и прихлебывая крепкий, деготного цвета напиток, вглядывался в близкие и отдаленные рощицы, примыкавшие к самому краю Оболони — счастлив тот, чей дом стоит именно здесь! Графичность голых деревьев зримо оттенялась голубизной совсем не декабрьского, а скорее мартовского неба — не зима в буйном своем начале, а настоящая весна. Да, все в природе стало с ног на голову.

Олег распечатал пачку «Мальборо», закурил, причем куда с большим удовольствием, нежели обычно, а объяснение тому простое — нет дома никого из домочадцев, которые нещадно бранят его за то, что он гробит не только себя, а и их. Как не старается Олег выдувать дым в открытое пространство, все равно его наволакивает вовнутрь, что заставляет негодовать и Наташу, и дочек. Но сейчас сплошной кайф: глоток чаю и две-три глубокие затяжки… Процесс, когда думается хорошо. Так, ни о чем. Просто какое-то шевеление в голове, которое совершенно не мешает очень мило отвлечься на что-то несущественное: сейчас, например, Олег отметил, что вода в Собачьем Гирле, близком, рукой подать, заливе Днепра, синеет, как летом, а мгновением спустя залюбовался синичкой, шустрой красивой птичкой, севшей на карниз соседского балкона…