Старик налил себе рюмку, вкусно выпил, крякнув от удовольствия.
– Так вот, когда на ночёвку стали и тебя с тварью этой примкнули в вагоне, чтобы собачка не мешалась, я под утро и ушёл к своим. Мы тогда километров семь не доехали. Ага! Чуть ли не по минутам опаздывал, чтобы точно к темноте именно в том месте оказаться… Говорил же, что дорогу как свои пять пальцев знаю… Дальше основной состав с ребятками стоял. Оно ведь как делается – сначала привозим на место несколько групп, они вокруг расходятся, в секретах сидеть и из ракетниц сигналы подавать – перелёт там или недолёт, когда из пушечки шмалять начнём… Осматриваются, опять же… А через два дня всей силой заявляемся. Вот и тогда тоже – отцепили для удобства вагоны подальше, я этих и привёз. Утром хотел к своим, обратно ехать, да тут вы, как черти из табакерки, нагрянули. Накладочка вышла. Пришлось на ходу импровизировать – и получилось, как видишь! Пока вы дрыхли, добежал, рассказал, а дальше дело техники.
Вот тебе ещё соли на рану немного: взяли мы вашу дыру. Как вас положили, так медлить не стали. В наглую переоделись похоже, сели на платформу, остальных в товарный засунули. И прямо в посёлок приехали. Никто не ушёл, всех собрали. Они теперь уже по новым хозяевам разъезжаются, хе-хе… Пока ты у доктора гостил – в Харьков смотаться успели. Хорошо расторговались, прибыльно… А были бы вы поспокойнее – глядишь, и живыми бы остались. Нет! Глазастые оказались! Высмотрели на свою голову… разведчики хреновы…
Судя по нездоровому, пьяному блеску в глазах, старый машинист чувствовал себя сейчас почти Богом. Ему было просто жизненно необходимо излить наружу все свои вонючие откровения, ощутить собственную крутость и превосходство. Но мне, совершенно неожиданно даже для себя, стало плевать. Исчезли ненависть, злость, обида. Их место заняла Зюзя и её свобода. Вот о чём думать надо, даже в такие гадкие минуты.
Своей отрешённой физиономией я взбесил Василия Васильевича. Не так представлял он себе свой триумф, совсем не так. Видимо, дворнику-рабу Вите нужно было биться у его тапочек в припадках бессильной ненависти, грызть от злобы брусчатку, плакать. Не вышло – испортил праздник человеку.
– Пшёл вон! – визгливо, старческим фальцетом заорал он. – Ур-р-род!
Меня это вполне устраивает. Пойду, дедушка, пойду. Работы ещё много. Именно с такими мыслями я и ушёл от беснующегося, брызжущего слюной от ярости, старикашки. Что Васильевич мне сделает? Убьёт – вряд ли. Сам не справится, а зятя он явно побаивается и против его воли идти не станет. Типаж такой, всегда за сильным верноподданнически бегает, из его тени лает, но рычит только по команде – самому воли не хватает.
Может, и не повредило бы слезу пожалобней пустить – порадовать козла-пенсионера, да только поздно уже. Раньше надо было гибкость проявлять, а не сейчас, задним умом. Но гадить теперь старый пердун точно начнёт. Пока не знаю, как, но начнёт.
На следующий день, когда выпускали на работы, Митяй неожиданно протянул мне длинную полоску синей, джинсовой ткани шириной сантиметра четыре и сказал:
– Как бинты снимешь – на рану нацепи. Всё поприличней выглядеть будешь, – и ушёл по своим делам.
Я присмотрелся к подарку – кое-где потёртости, небрежно отрезанные, не обмётанные края. Из старых штанов вырезали, не иначе. Ну и ладно, дарёному коню причиндалы не меряют.
Ближе к обеду сделал перерыв, снял медицинскую перевязку в незаметном закоулке, и долго наслаждался прикосновениями ветерка к освободившейся от неприятных тряпок коже.
Нацепил ленту, посмотрел в тёмное окошко склада – нда… ну и рожа! Моё худое, небритое, измождённое лицо с повязкой через глаз даже мне напоминало то ли зомби-ухаря, то ли привидение вечного третьего помощника младшего юнги на пиратском фрегате. Ладно, главное живой – именно так утешил я себя и занялся рутинным делом уборки.
И нашёл гвоздь. Длинный, кровельный, с большой шляпкой. Вот удача! Зная, что вечером меня будут обыскивать и даже заглядывать в рот (Митяй этой процедурой не манкировал, соблюдал строго), я отнёс находку к своему обиталищу и, отрыв засов, спрятал её в копне соломы, служившей мне постелью. Вот такая маленькая хитрость – вход в сарай никто не блокировал, пока я с метлой шуршал. Зачем? Теперь хоть обыщитесь – нет у меня ничего! Наивные люди! Настроение, впервые за последнее время, стало хорошим и даже мир чуточку заиграл красками.
Вечером, как только перешёл на «чистую» половину, я опять натолкнулся на Васильевича. Едва завидев, дед поманил меня своим сухоньким пальчиком и важно, с некоторой надменностью в голосе, произнёс так, чтобы все слышали:
– Почему в беседке не убрано?! Дармоеда кусок! Только и можешь, что кашу хозяйскую жрать! А ну, бегом, уродец, отрабатывай!!! – тут его голос перешёл на визгливый крик. – Пу-у-улей!!!
Как же он был смешон в своём гневе. Но пренебрегать стариковскими воплями не стоило, Витя должен быть безобидный и послушный.
Внутри, почти сразу перед входом, оказалась лужа мочи, растёкшаяся по каменному полу. Понятно, чьё произведение… Подошёл к сторожке, из которой вышел всё тот же молчаливый борец (живёт он в ней, что ли?), и спросил:
