Зыбучие пески - [27]

Откуда я это знаю? Потому что он напомнил мне дедушкину охоту, на которую я однажды взяла Себастиана. Дедушка охотился в компании семи сытых и довольных директоров компаний, к обеду уже поддатых и спящих на бегу. Они стреляли мимо цели, и при этом утверждали, что им жалко бедную зверушку: все, чтобы избежать погони с собакой за подстреленной дичью, потому что за собакой им было не угнаться, и в боку начинало колоть уже через десять метров. Мне пришлось занять стрелковую позицию Себастиана вместо того, чтобы загонять.

Это я его пригласила. Себастиан иногда охотился с отцом, и дедушка выделил ему хорошую позицию, несмотря на юный возраст. Дедушка был рад с ним познакомиться. Он поприветствовал его как взрослого, оглядел прищуренными глазами и закинул ружье на плечо.

Себастиан был молчаливее, чем обычно. И спокойнее. По крайней мере, пока мы стояли вокруг предводителя охоты и слушали инструкции. Когда мы пошли на позицию, он шел словно в трансе, как будто меня рядом не было. И когда мы заняли позицию и стали ждать, пока зверя погонят на нас, я заметила, что Себастиан пребывает в странном волнении. Было ощущение, что кровь буквально кипит у него в жилах. Я сидела совсем рядом, но он меня не видел. Он видел только лес и только дичь, которую надо убить. И когда олень возник перед нами, неторопливо, словно в замедленной съемке, и повернул к нам голову, Себастиан поднялся, нацелил ружье, наклонился вперед. На мгновение я подумала, что он сейчас бросится к оленю и разрядит ружье ему прямо в шею. Но он остался на месте. И выстрелил. Два коротких выстрела – и олень рухнул на землю. Он так и не успел сообразить, откуда стреляли. И когда Себастиан подошел к оленю и присел на корточки, я решила, что сейчас он достанет нож из кармана и воткнет в тушу, чтобы ощутить горячую кровь на руках. Но он этого не сделал. Только сидел и прерывисто дышал. Волосы прилипли к потному лбу. Потом его все хвалили. Дедушка мне улыбался, как будто это была моя заслуга, но я сразу после ужина сказала, что у меня болит живот, и пошла спать.

Когда полицейский тайком от тетки смотрел на меня полным ненависти взглядом, мне вспоминался Себастиан. Этому полицейскому мало было, что я сижу в камере, ему нужно было увидеть мою смерть, чтобы успокоить свою кровь. Я хотела сказать ему, что он напоминает мне Себастиана, чтобы посмотреть на реакцию, но я этого не сделала.

Судебное заседание по делу B 147 66 Обвинение и другие против Марии Норберг

13

Судебный процесс, первая неделя, пятница

Я поднимаюсь с узкой тюремной койки (восемьдесят сантиметров шириной) и нажимаю кнопку звонка. От кровати до двери полтора метра. В детстве мне нравилось болеть. Больным можно было лежать в постели целый день, есть, что пожелаешь (тост из белого хлеба с джемом), читать («Гарри Поттер»), тупить в интернете, смотреть кино, слушать музыку. Я не хочу ехать в суд. Может, изобразить болезнь? Может, мне разрешат остаться в моей «комнате»?

Уже два месяца, как я живу в женском следственном изоляторе. До этого семь месяцев я провела в изоляторе для молодежи. На это были «особые причины». Нужны серьезные причины, чтобы поместить девушку туда, где сидят одни мужчины. Заключенных мужчин стараются держать как можно дальше от женщин. Но для меня сделали исключение. Причин они нашли множество. Женский изолятор переполнен, я все равно должна сидеть в изоляции, с другими мне общаться не разрешено, в молодежном отделении больше возможностей для «такого рода случаев».

Но думаю, главной причиной было желание продемонстрировать общественности, что меня держат в ежовых рукавицах. Они избрали для меня особый режим, чтобы заверить людей, что мне не делают поблажек.

Изолятор мне пришлось сменить после того, как один заключенный на прогулке прокричал «Сука, гребаная сука!» двадцать четыре раза (я считала). Я не видела его лица, но помню, что под конец у него охрип голос. Может, меня переместили ради его спокойствия?

Для меня же особой разницы не было. Комнаты выглядят одинаково. Только другие надписи над туалетом, но сам туалет (без стульчака), раковина да и вся обстановка – такие же. И мужчины здесь тоже есть, только в другом крыле. Я их не вижу.

Я сажусь на кровати и жду, когда за мной придут. Если бы кто-то сказал, когда меня привезли сюда из больницы в наручниках и больничной одежде и выдали зеленые штаны, зеленую грубую кофту, белые трусы и белый лифчик, что я проведу здесь девять месяцев, я бы ему не поверила. Пропустила бы эту информацию мимо ушей и начала бы ждать, когда меня отпустят домой.

Тогда я все еще верила, что через пару часов смогу поехать домой, и надела тюремную одежду. Несмотря на то что Сандер передал мне сумку с моими собственными вещами. Несмотря на то что ткань была грубая и царапала кожу.

«Я – это то, во что я одета», – любила повторять Аманда (таким тоном, что сразу было понятно, что она считает это очень умной фразой, и ей жаль, что не она это придумала). Оказавшись в изоляторе, я осознала правоту ее слов. Мне не хотелось видеть свою собственную одежду. Было логичнее нацепить слишком маленький для меня лифчик и узкие трусы, которые разошлись по швам прямо на мне. В тюремной одежде я была другим человеком. И это было прекрасно. Преимущество номер один.