Зыбучие пески - [26]

Все обожали и его самого и хотели быть с ним рядом. Поначалу, во всяком случае. Все хотели быть с ним, но никого, кроме меня, Себастиан не подпускал близко. Только со мной он хотел быть вместе. (Он не сможет жить без тебя, Майя.)

Мы с Себастианом уходили с ужинов еще до того, как все закончат есть, покидали танцпол в разгар танцев, спускались в бассейн и запирали за собой дверь. А когда хотели, чтобы гости ушли, отключали электричество. Обычно гости улавливали намек и удалялись. Мы лежали голые на полу и слушали шум очистительной системы, которая была подключена к отдельному генератору.

Себастиан выбрал меня. Поразительно, невероятно. Я не могла понять, почему он выбрал меня, когда мог иметь любую. Столько было девушек красивее меня, интереснее меня. Но когда он остановил свой выбор на мне, я стала прекрасной и уникальной. Мама с папой были так рады, что просто не знали, как себя с ним вести. Себастиан! Такого они не ожидали.

Вначале они обожали Себастиана. Надо ли об этом говорить? Хочет ли полиция знать, как сильно все обожали Себастиана? Как сильно он любил меня? Себастиан любил меня, и когда я его предала, он меня не бросил, потому что любил меня больше всего на свете. И я тоже любила Себастиана.

Но я ненавидела его отца. Ненавидела, ненавидела, ненавидела Клаеса Фагермана. И я желала ему смерти.

12

Меня оставили в изоляторе на всю ночь. Через какое-то время (Час? Два?) я поднялась с пола и легла на матрас. Спала ли я? Кричала? Когда я снова проснулась? Не знаю, но шума в голове не было, и стены уже не казались мягкими, как простокваша. Я свернулась клубком, прошептала его имя. Сначала во рту появился сладкий вкус, но потом ваниль растворилась на языке, проникла в горло, и рот наполнился горькой желчью. Меня стошнило, причем далеко от сточного отверстия. Кто-то пришел и сполоснул пол. Дал стакан воды, вытер мне рот и снова вышел. Когда меня, наконец, выпустили, мне сообщили, что мое состояние стабилизировалось и что можно вернуться в мою «комнату» с окном и кроватью (где я тоже сидела одна в полной изоляции от других). С возвращением в камеру возобновился и допрос.

Сначала тетка с химзавивкой вела допрос. Ее коллеги, постоянно менявшиеся, сидели в углу и рассматривали ногти, время от времени задавая случайные вопросы. Видимо, в полиции решили, что она лучший человек для этого задания. «Молодая женщина». Мне же она казалась только жалкой. Каждый новый допрос она начинала с энтузиазмом. Все время повторяла мое имя. Была похожа на ведущую детской передачи. Но к концу допроса уставала и начинала раздражаться. Голос становился тише, и она начинала говорить, как в полицейском сериале с плохим переводом.

– Правда? Тогда как ты объяснишь это сообщение? Я тебя слышу, Майя, слышу, но мне сложно понять, что ты не имела в виду то, что написала. Ты часто говоришь вещи, которые не имеешь в виду?

Временами она напоминала мне психолога, к которому мама меня водила, когда родилась Лина (она вообразила, что у меня могут быть трудности с принятием сестры, с которой у нас такая большая разница в возрасте). Психолог выучила в университете, что пациенту надо выговориться, что так я расскажу ему все, что у меня на сердце, только потому, что мне будет невыносимо это молчание. Тетка пыталась применять ту же самую технику. Как и в случае с психологом, это закончилось тем, что в комнате для допросов воцарялось молчание. В приемной психолога могло в молчании пройти десять минут, но здесь такого не бывало, поскольку вмешивался Сандер («мой клиент не может отвечать на вопросы, которые не поставлены», «мой клиент не должен гадать, что вы хотите узнать»), хотя я уверена, что его тоже забавляло, что я молчу, а полицейские рассматривают пленку на холодном кофе в своих пластиковых чашках.

Но иногда и Сандер молчал, облокотившись на спинку жесткого стула, прикрыв глаза и сцепив руки и создавая впечатление, что он спит или медитирует, пока денежки за каждый час работы капают.

Когда же я наконец отвечала на вопрос, например о вечеринке накануне, ссоре с Клаесом, моих смс или нашем телефонном разговоре, когда мы решили вместе ехать в школу, или о последней прогулке и о чем мы на ней говорили, то через пару минут тетка задавала тот же самый вопрос еще раз.

– Я уже ответила на этот вопрос, – говорила я.

– Я хотела бы, чтобы ты повторила ответ.

Сандер картинно вздыхал.

Это раздражало тетку с химзавивкой. Это видно было по ее лицу, но она держала себя в руках и голоса не повышала. Только продолжала смотреть на меня своим особым взглядом – ни рассерженным, ни добрым, ни пустым, но совершенно нейтральным. Ей это удавалось лучше, чем ее коллегам. Но стоило им повысить голос хоть на пол-октавы, тетка тут же выставляла их за дверь, всем своим видом показывая, что возражать бесполезно. Она просто приказывала им принести что-то – воду, бумагу, чипсы или «что-нибудь горячее попить». Поэтому коллеги следили за тоном своего голоса, но глаза им контролировать было сложнее.

Хуже всех был парень лет двадцати пяти. Он появился в конце первой недели. И он ненавидел меня больше чем всех девушек, которые когда-то ему отказали, потому что по нему сразу было видно, что в постели он ни на что не годится. Но он всячески скрывал свое отношение от тетки, потому что знал, что если она заметит, какие взгляды он на меня бросает, его или отправят в вынужденный отпуск или переведут в дорожную полицию следить за превышением скорости.