Звук падающих вещей - [48]

– Это означает «да»? – спросил он после поцелуя, все еще стоя на коленях и мешая официантам. Элейн заплакала в ответ, но плакала, улыбаясь.

– Конечно, – сказала она. – Что за глупый вопрос.

Так что Элейн пришлось отложить свой отъезд в Ла-Дораду на пятнадцать дней, и за это безжалостно короткое время она организовала с помощью своей будущей свекрови (ее удалось убедить, что нет, Элейн не беременна) скромное и почти тайное венчание в церкви Святого Франциска. Элейн нравилась эта церковь с тех самых пор, как она приехала в Боготу, нравились ее толстые влажные каменные стены, нравилось входить туда, а потом быстро выходить на улицу, преодолевая резкую границу света и темноты, тишины и гама.

За день до свадьбы Элейн прогулялась по центру города (как сказал бы Рикардо, сходила на разведку); когда же она переступила порог церкви, то подумала о тишине и шуме, темноте и свете и стала рассматривать алтарь. Он показался ей знакомым, но не просто знакомым, как человеку, который видел его раньше, а родным и близким, как если бы она читала его описание в каком-то романе.

Она смотрела на робкое пламя свечей, на тусклые желтые лампы, висевшие на колоннах, как факелы. Свет витражей падал на двух нищих, которые спали, скрестив ноги и сложив руки на животе, как изваяния на мраморной гробнице какого-нибудь папы.

Справа на коленях, упираясь в пол руками, стоял Христос в натуральную величину, как будто куда-то полз; свет свечей отражался на шипах его тернового венца, на каплях его слез или пота, которые были изумрудно-зеленого цвета.

Элейн подошла к алтарю и слева, в глубине, увидела клетку. В ней, как животное в зоопарке, находился еще один Христос с более длинными волосами, более желтой кожей и более темной кровью.

– Это лучшее в Боготе, – сказал ей однажды Рикардо. – Клянусь, с ним не сравнится ни один монастырь.

Элейн наклонилась к табличке с надписью: «Повелитель агонии». Она сделала еще два шага к кафедре, увидела медную шкатулку и новую надпись: «Положите подношение сюда, и изображение осветится». Залезла в карман, достала монету и, держа ее двумя пальцами, как облатку, поднесла к свету: это была монета достоинством в одно песо, потемневшая, словно побывала в огне. Она вставила монету в прорезь. Христос ожил под краткой вспышкой прожекторов. Вот тогда Элейн и почувствовала или, точнее, поняла, что будет счастлива всю свою жизнь.

Затем была свадьба, Элейн запомнила ее, как во сне, словно все это происходило с кем-то другим. Лаверде организовали торжество у себя дома: донья Глория объяснила, что за такой короткий срок невозможно было арендовать зал в каком-нибудь клубе или другом более приличном месте, но Рикардо, который молча кивал, слушая ее многословное объяснение, дождался, пока мать уйдет, и честно сказал:

– У них задница с деньгами. Лаверде в долгах.

Его признание шокировало Элейн меньше, чем можно было ожидать: за последние несколько месяцев тому было множество свидетельств. Но она удивилась, что Рикардо говорил о своих родителях, как будто их банкротство его никак не касалось.

– А как же мы? – спросила она.

– А что мы?

– Что мы будем делать, на мою зарплату не разгуляешься.

Рикардо посмотрел ей в глаза, положил руку ей на лоб, как будто измерял температуру.

– На первое время хватит, – сказал он, – а потом посмотрим. На твоем месте я бы не беспокоился.

Элейн подумала, что она особо и не беспокоилась. Спросила себя: интересно, почему? А его спросила:

– Почему бы ты не стал волноваться на моем месте?

– Потому что у такого пилота, как я, всегда будет работа, Елена Фритц. Это так, и по-другому не бывает.

Потом, когда гости ушли, Рикардо отвел ее в комнату, где они впервые когда-то оказались наедине, усадил на кровать (отодвинув немногие свадебные подарки, которые им преподнесли), и Элейн подумала, что сейчас он заведет разговор о том, что у них нет денег и они не могут никуда поехать на медовый месяц. Но нет. Он завязал ей глаза старым толстым шарфом, пахнущим нафталином, и сказал:

– С этого момента ты ничего не видишь.

Так, вслепую, Элейн позволила отвести себя вниз по лестнице, услышала, как с ними попрощались родители (ей показалось, что донья Глория плакала), вышла на холод ночи и села в машину, в которой за рулем был кто-то чужой, она решила, что это такси, и по дороге неизвестно куда спросила, что все это значит, но Рикардо попросил ее помолчать и не портить сюрприз.

Но вот такси остановилось, Рикардо открыл окно и назвал себя, ему почтительно ответили, и с металлическим звуком распахнулись большие ворота.

Выходя из такси секунды спустя, она почувствовала неровную почву под ногами, порыв холодного ветра взъерошил ее волосы.

– Здесь лестница, – предупредил Рикардо. – Не торопись, а то упадешь.

Он пригнул ей голову, как делают, чтобы человек не стукнулся о низкий потолок, так же поступают и полицейские, чтобы задержанные не ударились головой, когда их сажают в патрульную машину. Элейн не сопротивлялась, ее рука коснулась чего-то, что оказалось креслом, почувствовала, как что-то твердое уперлось ей в колено, и, когда она села, сразу же догадалась, где она и что сейчас произойдет. Она не ошиблась: Рикардо начал переговоры с диспетчерской, самолет выкатился на рулежную дорожку, но Элейн было позволено снять повязку только потом, после взлета, и девушка вдруг увидела перед собой горизонт – мир, который она никогда раньше не видела, залитый светом, которого она тоже никогда не видела раньше, и тот же свет озарял лицо Рикардо, он что-то переключал, смотрел на панель приборов (там вращались стрелки, мигали огоньки), в которых она ничего не понимала.